Явдат Ильясов - Тропа гнева

Пастух провел между двумя точками прямую черту.

— Та-ак… — Мудрец помолчал, потом вдруг быстро проговорил:

— Повтори все, что ты сказал!

«Напутает, нет?» — думал горбун, глядя на пастуха. Тот с некоторым удивлением посмотрел на Гобрию и не спеша повторил рассказ. Мудрец вздохнул с облегчением — слова пастуха совпадали с тем признанием, которое Гобрия вырвал вчера при помощи пытки у пленного апасака. Правда, апасак сказал немного. У какой-то реки, возле какого-то холма состоялся совет племен — вот все, что узнал горбун. Пастух открыл мудрецу место, где находится этот холм. Значит, он говорит чистую правду. Или… или лжет так искусно, что его не обличит сам Ахурамазда!

— Хм… любопытно, любопытно, — пробормотал Гобрия. — Сколько же переходов займет дорога до стана саков?

— Двенадцать дневных переходов, господин.

— А что на этом пути?

— Шесть дней, пока вы не достигнете берега Новой Реки, отрядам придется идти по безводным пескам. Потом дорога пойдет по местам, где много воды, травы и дичи. Там прокормятся три таких войска, как ваше.

«Нет, пастух не лжет, — сказал себе горбун. — Бахрам говорил: «От городища Кунхаза до Новой Реки — шесть переходов».

— Та-ак… Хорошо, друг Акшунвар. У тебя умная голова.

— Мoe имя — Кавад, — оскорбился пастух.

«Кажется, он в самом деле тот, за кого выдает себя, — подумал — мудрец с удовлетворением. — Ну, еще одно испытание… Если сак выдержит его, я последую за ним туда, куда он поведет».

Мудрец, глядя в глаза тиграхауда, жестко усмехнулся.

Они шли по стану. Персы точили ножи, чинили сбрую, играли в кости. Некоторые стонали под шубами — воинов косила болотная лихорадка. На башнях городища, которое еще недавно принадлежало Кунхазу, дремали дозорные. Там и сям звучали заунывные песни, рокотал бубен. Люди работали, ходили и развлекались как бы в полусне, зевая от скуки.

«Зажирели, — отметил Ширак и тотчас забыл об окружающем. Он чувствовал — горбун готовит ему ловушку. Может быть, страшную. — Ничему не удивляйся! — твердил себе Ширак, сцепив зубы. — Стой крепко, как скала, даже если перед тобой поставят… живую Фароат!»

Мысль эта была так дика и нелепа, что пастух едва удержался от крика. Ширак разом ослаб, колени его задрожали. Он лег бы на землю, зарылся головой в песок, чтобы ни о чем не думать. Но горбун — Ширак это чувствовал каждой жилкой — зорко следил за ним, подмечая малейшие изменения в выражении его лица, глаз и губ. Нечеловеческое напряжение заставляло Ширака спокойно переставлять ноги, непринужденно размахивать при ходьбе руками и смотреть только вперед, напустив на лицо равнодушие дикаря. Все чувства и мысли постепенно отошли куда-то в сторону. «Не выдай себя!» — вот что заполняло все существо Ширака.

Он успокоился и даже повеселел. На губах его мелькнула такая же змеиная усмешка, как у горбуна. «Шакал, — злорадно выругался Ширак про себя. — Посмотрим, кто кого поймает». От мудреца не укрылась усмешка пастуха. Гобрия насторожился.

— Ты… чем доволен?

Ширак принял вид человека, очнувшегося от своих дум.

— Я вижу меч в животе Сохраба, — сказал он, скаля зубы. Дорого стоила пастуху выдержка! Пальцы его посинели, на лбу выступили капли ледяного пота.

Они стояли у дырявого шатра, окруженные телохранителями и военачальниками. В тени палатки дремал, опустив голову, человек в цепях и отрепьях.

— Это сак, — сказал горбун лукаво. — Он знаком тебе?

Человек поднял голову. Жилы Ширака натянулись, как тетива лука, язык прилип к гортани. Прямо в глаза ему глядел… Кунхаз…

«Жив! Неужели выдаст? Сейчас закричит, назовет мое имя», — разом пролетело в голове Ширака.

— Он не нашего племени, — сказал Ширак спокойно. — Я никогда не видел его.

— Может, он тебя знает? — улыбнулся горбун. — Эй, ты, подойди сюда.

Кунхаз не шевельнулся.

— Подведите, — сердито бросил горбун телохранителям. Те подхватили Кунхаза под мышки, приволокли и поставили перед Шираком. Кто бы поверил, что старик с черными провалами щек, оскаленным ртом и гноем на глазах — старейшина апасаков? Но Ширак не ошибался. Безобразные черты пленника еще хранили жалкие намеки на былую пригожесть. Они воскрешали образ Фароат.

— Тебе знаком сей человек? — Горбун брезгливо ткнул Кунхаза палкой в плечо и кивнул на Ширака. Кунхаз всмотрелся в глаза Ширака… и встрепенулся! Оба глядели друг на друга одно мгновение. Однако оно показалось им долгим, как век. И многое они сказали без единого слова.

Кунхаз: «О Ширак! Ты жив!.. Ты пришел ко мне, мое дитя. Тебя тоже схватили. Вот какай вышла встреча. Давай же обнимемся, мой сын».

Ширак: «Стой! Не узнавай меня, отец, не узнавай меня. Иначе я пропал!»

Кунхаз: «А-а… Тебя послал Сохраб? Понимаю, Ширак, понимаю! Я не выдам тебя, мое дитя, не выдам. Но где Фароат?»

Ширак: «Не говори о Фароат. Она там, куда иду я».

Кунхаз: «О боги! Я готов кричать! Но я смолчу… Я смолчу, пускай сгорит мое сердце. Ладно, Ширак. Иди, делай дело, которое доверили тебе массагеты. Отомсти за Фароат, отомсти за меня. Прощай, Ширак».

Ширак: «Прощай, отец. Я отомщу за тебя…»

— Не знаю этого щенка, — пробормотал Кунхаз. Он устало опустился на песок. Шираку не хватало дыхания, но на лице не промелькнуло даже тени. Горбун оскалил зубы от удовольствия.

— Саки — твои враги. Обнажи кинжал, отруби голову старейшине лягушек.

Это было выше сил! «А! Песня жизни спета до конца. Начинается пляска смерти. Пока схватят — четверых, пятерых…» — лихорадочно соображал Ширак, чувствуя животом теплую рукоять кинжала. Миг! Один миг остался до последнего шага. Великим напряжением воли Ширак успокоил себя. «Ширак оказался дураком, он провалил наши замыслы», — сказал бы завтра массагетам старик Сохраб. Вот что удержало пастуха от непоправимого поступка. Он криво улыбнулся.

— Прости, господин. — В голосе пастуха царедворец уловил обиду. — Массагеты не оскверняют мечей кровью дряхлых стариков!

«О Ариман! — Горбун закусил губу. — Он сразил меня своим благородством».

— Хорошо. Иди отдохни в палатке. Дайте ему вина, мяса дайте. Будет нужно — я призову тебя, Кавад…

Персы ушли. Ширак схватился за лоб и бросился на циновку. Хорезмиец боялся, что голова не выдержит боли и разлетится вдребезги! Он грыз циновку, еле сдерживая себя от вопля. Взрыв бешенства был завершением того небывалого напряжения, которое испытал Ширак при встрече с Кунхазом. Мозг-пастуха впервые получил тяжелую нагрузку, и это не прошло даром.

Собрав жалкие остатки воли, Ширак взял в руки кувшин с вином и, захлебываясь, осушил его до дна. Он ощутил в груди приятное жжение. Успокоение пришло само собой.

Всю ночь сидел пастух в палатке, слушая мерные шаги стражи. Приступ полудетского отчаяния был последним шагом на пути Ширака к зрелости. Пришло радостное ощущение полноты и силы. Сердце билось ровно и спокойно. Голова была ясна, мозг рождал мужественные мысли.