Владимир Понизовский - Заговор генералов

Было примерно три часа дня, когда за воротами, за стенами «Бутырок» налился гул толпы, прорезаемый сигналами автомобилей.

Арестанты, работавшие в коридоре, бросили свои машины и припали к окнам. Феликс увидел: двор заполняют фигуры в шинелях, в черных пальто и куртках. А над шинелями и куртками — красное. Флаги!

Тюрьма огласилась радостными криками. Из окон брызнули под ударами стекла. Внизу грохочут двери, шаги.

— Товарищи! Вы свободны!

Но тут, в коридоре, — тюремные надзиратели. Лица белы. Пытаются вдавить свои дюжие фигуры в проемы стен.

— Отдавай ключи!.. Отдавай револьвер!..

И уже все несутся по коридору, крича что-то нечленораздельное. Отворяются одна за другой камеры. На волю! На волю!.. Кто бежит. А кто едва тащится, придерживаясь руками за шероховатую стену. Один ползет, падая на грудь и снова приподнимая тело на бессильных руках. На волю!..

В тюремной кузне выстраивается длинная очередь:

— Расковывай! Скорей!

Кузнец взмок. Непривычная работа. На потном, грязном лице хмельная улыбка. Те, кто не может дождаться, бьют по кандалам чем попало, сбивая цепи, раня ноги.

Феликс пробегает мимо кузни в цейхгауз. Найти свои вещи и переодеться.

Но уже пошла «гулять» уголовная братия: взяли цейхгауз штурмом, набились, рвут друг у друга чье попало, напяливают на себя по десять одежд, тащат узлы… Тьфу, пропади пропадом!

Он направляется к воротам. Посреди центрального двора — того, где еще вчера: «В затылок друг другу! Руки за спину!..» — полыхает костер. Из административного здания тащат охапками папки дел. В костер! В огонь проклятые «статейные списки»!.. Но среди тех, кто бежит с тюремными бумагами к костру, Дзержинский узнает и одного из офицеров администрации. Ишь старается!.. Или… Или концы в воду? Пытаются замести следы: кто был слухачом в общих камерах, какие сведения получены от секретных сотрудников… Надо бы остановить. Да разве затушишь огонь ненависти?.. Там, среди этих тысяч папок, и объемистое его дело. А в нем и письма Зоси, и фотографии Ясика. Но все равно этот костер — торжествующее зарево. Заря свободы! И не письма и фотографии — скоро он увидит своих родных!..

У распахнутых ворот — море людей. Их, каторжников, узнают по одежде по бубновым тузам, нашитым на серые робы.

— Сюда, товарищи!

К ним тянутся руки. Охватывают. Поднимают. Несут. Несколько минут — и Феликс уже в кузове грузового автомобиля, заполненного вооруженными людьми. Не солдаты — рабочие.

— Скажите же, прошу, что произошло?

— Николашку спихнули! Революция!

Машина катит, пробиваясь сквозь толпы. Улицы полны народа. Всюду красное. Всюду — митинги. Кто говорит с балкона, кто — с тумбы объявлений или забравшись на ограду. Автомобиль сворачивает. Феликс ловит табличку: «Лесная». Поворот. «Тверская». Главная улица Москвы. Она тоже запружена людьми. Застряли трамваи. И машина едва движется вниз по Тверской. Они стиснуты в кузове. Рядом с Феликсом изможденный мужчина тоже с «бубновым тузом».

— Политический?

— Да. А вы какой партии?

— Большевик.

— Вот так!.. — протягивает руку. — Социал-демократия Польши. Феликс Дзержинский.

— Ян Рудзутак.

Какая-то площадь. Посреди нее — скульптура всадника со шпагой. Генерал. К шпаге привязан огромный красный бант. На постаменте, держась за бронзовую шпору, выступает оратор.

— Это — Скобелевская площадь, а вон — дом губернатора. Будете выступать?

— Не останавливай! Едем к Совету! Освобожденных товарищей ждут там!..

Автомобиль спускается к самому истоку Тверской, пересекает широкую, застроенную торговыми рядами Воскресенскую площадь. За нею возвышается Кремль. В просвете между Кремлем и темно-красным, с зеленой крышей зданием проглядывается Красная площадь и купола Василия Блаженного. Феликс узнает.

Машина останавливается у здания. Вход в него похож на боярское крыльцо.

— Приехали, товарищи! Это Московская дума. Сейчас здесь заседает Совет рабочих депутатов. Рабочие хотят, чтобы вы выступили!..

Дзержинского, Рудзутака, других снимают на руках, как детей, с кузова. И вот они идут. Толпа расступается. Лица повернуты к ним. В глазах, обращенных на их полосатые одежды, на их лица, — сострадание и радость.

Широкая лестница. Феликс с трудом, собирая силы, поднимается по ней. Бешено колотится сердце. Он пытается собраться с мыслями. Что он скажет освободившим его людям — им, свершившим революцию?..

Люди словно бы почувствовали их состояние. Снова протягивают руки. Поднимают. Несут.

Вносят в Большой думский зал. Сколько народу! Какие прекрасные, одухотворенные лица!..

Он знает, о чем будет сейчас говорить!..

От Могилева до Царского Села по прямой немногим более семисот верст. Генерал-адъютант Иванов рассчитал — с учетом всех возможных по зимнему времени задержек в пути, — что он прибудет на станцию назначения не позднее чем на рассвете первого марта.

Но едва его головной эшелон с георгиевцами одолел первый отрезок пути, до Витебска, как на железной дороге начался полный беспорядок: то не оказывалось воды для заправки паровозного котла, то угля; кто-то неправильно переключил стрелки, и поезд загнали в тупик, а на главный путь выполз товарняк… Пока разбирались, маневрировали, время шло… Утром первого марта Николай Иудович со своим карательным отрядом был еще в двух сотнях верст от Царского, на станции Дно.

Старый генерал выходил из себя: сам государь следит за ходом экспедиции! Под суд! Покарать!..

Неясно было, кого судить и карать: железнодорожные чиновники сваливали вину на морозы, снежные заносы, на давнее запустение всего хозяйства. Он разберется потом, на обратной дороге. Наведет порядок! Сейчас же некогда вести расследование: вперед и только вперед!..

Однако и к вечеру он все еще не достиг цели: эшелон застрял в Вырице. До Царского Села оставалось всего сорок верст — час пути. Однако паровозная бригада исчезла, а начальник станции уведомил: из Питера получено указание эшелон дальше не пропускать.

Разгневанный генерал готов был бросить своих георгиевцев напролом. Однако же что проламывать? Пустоту? Идти по шпалам пешком?..

— Кто посмел приказать, чтобы меня не пускали дальше? Да я по самому государеву указу! — топал он ногами перед готовым упасть в обморок маленьким чиновником, пытаясь влить громовые раскаты в свой немощный голос. — Соединить немедля по телефону!

— С-сей минут, ваше сиятельство! С-сей минут!.. Комиссар путей сообщения господин Бубликов самолично на проводе!

Бубликов пообещал, что свяжется для получения дальнейших инструкций с Временным комитетом Думы.

В Питере шли переговоры. Время тянулось. В вагонах роптали голодные георгиевцы. Наконец по распоряжению самого Родзянки генерал-адъютанту было предложено компромиссное решение: в Царское Село он проедет, но выгружать своих солдат из эшелона не будет; для переговоров к нему из столицы выезжает член военной комиссии.