Владимир Понизовский - Заговор генералов

— Господин поручик, ваш билет!

— Я по приглашению… К профессору Милюкову Павлу Николаевичу.

— Один момент-с!

В открытую широкую дверь ограды виден был проезд к парадной лестнице. На ступенях ее появился Милюков:

— Пропустите. — Протянул руку: — Прошу, мой юный друг! Очень рад, что решили приехать. Не пожалеете. Как добрались?

Обходительный, внимательный. Сразу помог освоиться в непривычной обстановке. С профессором все раскланивались, а он, в свою очередь, представлял офицера с пластырем на лбу и «Георгиями» на груди:

— Познакомьтесь!.. Имею честь!.. Любите и жалуйте!..

Будто ожили журнальные портреты: огромный, с короткой, как у новобранца, стрижкой на лысеющей голове, с проницательными глазами под нависшими верхними веками Родзянко; седой, но чернющие усы — генерал от инфантерии Рузский, бывший главкосев; генерал от кавалерии Брусилов; профессор князь Трубецкой; московский промышленник и меценат Третьяков; семидесятипятилетний седобородый патриарх анархистов князь Петр Алексеевич Кропоткин… Наверное, только один Антон был среди собравшихся не знатен, не увенчан славой или не богат.

Просторный парадный зал дворца заполнялся. Кресла были расставлены свободно, вокруг столиков с напитками и фруктами. Милюков пригласил Антона сесть рядом с собой. Наконец, двери затворились. Путко окинул помещение взглядом: собралось человек триста-четыреста.

— Пресса не допущена, — поведал Павел Николаевич. — Здесь мы — лидеры некоторых партий, выдающиеся общественные деятели, военачальники, промышленники и финансисты — в непринужденной обстановке просто обменяемся мнениями, как нам жить дальше, как спасать матушку-Русь… — Он глубоко, многоступенчато вздохнул. — К сожалению, договорились, что не будем курить.

Достал трубку, сунул мундштук в рот.

— Господа! Дорогие гости! Разрешите нашу встречу считать начавшейся, поднялся от столика в красном углу зала изможденный старик. Кожа его лица и рук была желтой. Лимонным цветом отливали даже глаза. — Позвольте мне сказать несколько слов.

Раздались хлопки.

— Кто это? — шепотом спросил Путко.

— О, мой друг! Да это же сам хозяин, выдающийся муж земли русской Рябушинский.

— Господа, я надеюсь, что здесь собрались единомышленники, всем сердцем чувствующие боль за судьбу России, недавно еще такой великой и могучей, а ныне отданной на поругание разбойникам без роду, без племени, действующим под знаменами красного петуха и черного передела! Давайте же, господа, вложим персты в язвы: уясним для себя причины наших бед и найдем лекарство для оздоровления нашей матери-родины! — спазма перехватила жилистое горло старика. Антон увидел, как судорожно бьется его кадык. Рябушинский справился с приступом. — Прежде чем передать права председателя нашего собрания глубокоуважаемому и всеми горячо любимому Михаилу Владимировичу Родзянке, я позволю себе повторить слова, которые сказал пять дней назад здесь же, в первопрестольной, на Всероссийском торгово-промышленном съезде — да пусть услышат их по всей Руси! Я сказал: «Нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лже-друзей народа, членов разных комитетов и Советов, чтобы они опомнились!»

Антон содрогнулся. Представил, как эти суставчатые желтые пальцы старика впиваются в горло Наденьки. Зал разразился аплодисментами.

— Святые слова, — наклонился к Путко Павел Николаевич. — Рябушинский рыцарь без страха и упрека!.. И весьма удачно, что мы избрали для этой встречи Москву: в Питере такие речи были бы невозможны. А белокаменная как французский Версаль.

Версаль? Ну-ну… С первой же минуты подтверждалось предположение Феликса Эдмундовича: именно здесь замышляется заговор против «Петроградской коммуны» — и он, Антон, оказался в центре заговорщиков. Благодаря Милюкову. Поручик с признательностью посмотрел на профессора. Тот поймал его взгляд и отечески, одобряюще улыбнулся.

Путко настроился на то, что сейчас же и начнется конкретное обсуждение плана контрреволюционного заговора, и весь обратился в слух. Но произошло нечто странное. Каждый бравший слово — а выступали один за другим старался блеснуть красноречием, однако эти разглагольствования не обнажали сути замысла.

— Офицеры русской армии, промышленники и общественные деятели — вот те три силы, на которые, как на якорь спасения, должна опереться ладья «Русь», закрученная бурей анархии! Необходимо признать «Приказ № 1» и декларацию прав солдата подложными и создать декларацию обязанностей нижних чинов! В этой декларации необходимо охранить личное достоинство офицера!..

(Кто-то из генералов).

— Мы считаем, что ссылка в Сибирь государя без суда — это возрождение прежней административной ссылки! Вот вам и новорожденная революционная Фемида!..

(Кто-то в вицмундире).

— Нынешнее правительство таково, что если оно и не может быть подведено под рубрику шайки политических шарлатанов, то, во всяком случае, образует лишь случайное сочетание лиц, представляющее какой-то министерский ералаш!..

(Безукоризненный смокинг).

— Пусть проявится стойкая купеческая натура! Люди торговые, надо спасать землю Русскую!..

(Конечно же один из тузов).

— В дни революции нельзя быть Антонием, нужно быть Цезарем. А когда народ обращается в толпу Спартака, долг власти — стать Крассом! — поднялся со своего кресла Милюков и привычно удостоился овации.

«Может быть, товарищи в Питере переоценили? — подумал Антон. — Или это сборище — ширма, а где-то в ином месте как раз и совершается главное?..» Но нет: за председательским столом — туша Родзянко, в зале — лидеры партий, высший командный состав армии, тузы… Надо слушать — и ждать.

Одно непонятно: чего это профессор так благорасположился к нему? Сын коллеги? Отец был математиком, а Милюков — гуманитарий. Разные корпорации и клубы. Да и не мог Антон припомнить, чтобы в их семье среди близких — не друзей, а хотя бы знакомых — упоминалась фамилия Павла Николаевича. Чем же вызвана такая усердная опека?..

Он покосился на Милюкова. Тот после речи отдыхал в кресле, посасывая пустой мундштук и уютно откинувшись на спинку. Казалось, дремлет, а вроде бы и оценивающе поглядывает на Антона из полуприкрытых век. Странно… Какой резон был профессору приглашать безвестного младшего офицера в эту сиятельную компанию?..

Павел Николаевич действительно ни на минуту не выпускал поручика из-под наблюдения. Его вкрадчивый голос, неторопливо-спокойные движения могли бы напомнить грацию тигра, поигрывающего со своей беспечной жертвой и выбирающего лишь момент для удара мягкими, но тяжелыми лапами.

«Вроде бы подходит по всем статьям: судя по наградам, решителен и смел; по строю мышления — логичен и умен. Нашего круга. Мать и того выше аристократка. Фронтовая мясорубка перемолола романтические принципы в реалистический фарш, поэтому не должен быть чрезмерно щепетилен… Профессор посмотрел в зал. — Генералов — вон их сколько, пруд пруди. А нам больше нужны вот такие, молодые и самоотверженные, коим в окопах верят. Сей юноша рекомендован „Союзом офицеров“. Значит, уж бесспорно, не сторонник большевиков и Ленина. Однако не следует и торопиться…»