Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе

Виллани попытался обстоятельно ответить на совсем не простые вопросы своей госпожи.

— Государыня, никто никогда не знал, что Карл Пятый думал на самом деле. Все его обещания и письма были лживы, его завоевания принесли Испании много золота, но оно сделало людей менее человечными. Его любимый девиз: для того чтобы что-то построить, нужно сперва разрушить.

Говорят, в жизни он потерпел только одно поражение — в борьбе с еретиками в Нидерландах и в самой Испании. Кроме того… Его донимала подагра, он едва передвигался. Медики запретили ему пить и есть, настоятельно рекомендуя придерживаться строгой диеты. Тогда он и решил сбросить тяжкое бремя правления на своего брата Фердинанда и единственного сына Филиппа, а сам…

— Что сам?

— Удалился в монастырь. Однако недобрые языки много злословили о новоиспеченном монахе.

Вместо покаяния, воздержания от еды он предавался обжорству, съедая за день три обеда. Рыбу ему привозили из Нидерландов, копчености из Амстердама, оливки из-за Пиренеев, а куропаток и дичь отстреливали во Фландрии. Повара в монастыре каждый день готовили до двадцати блюд. Из Испании ему доставлялись самые лучшие вина. За каждой трапезой Карл выпивал не менее двух кварт вина. Как ни призывали его медики к воздержанию, он и слушать не хотел. После еды — сиеста, он жирел, подагра докучала ему все больше. Тем не менее он всегда внимательно прочитывал все донесения от своих шпионов из Испании, Нидерландов, Бургундии, диктовал ответы на письма. И вот теперь… умирает в окружении монахов и слуг святой инквизиции. Кажется, его единственный сын Филипп не торопится вернуться в Испанию из Брюсселя. Кто знает, быть может, успеет только на похороны…

— О, как страшна такая смерть, — прошептала Бона. — Я хотела бы умереть, как король Сигизмунд в своем дворце на Вавеле, окруженная близкими мне людьми. Наверное, Карла будут хоронить как простого монаха, безо всяких почестей, приличествующих императорам и королям?

— Этого никто не знает. Кажется, он хотел быть похороненным в монастыре святого Юста, вдали от людей, но, быть может, после смерти прах его перенесут в Гренаду, где покоятся его предки.

— Видно, мне придется направить своих послов на погребальную церемонию, как это принято делать всем королям и вассалам, — заключила Бона. — Но ведь он еще жив, и неизвестно, как долго протянется умирание этого великого грешника и могущественного императора. Поезжайте, бургграф, в монастырь. Никому об этом ни слова, возьмите с собой двух придворных и охрану, не приведи господь в пути нападут грабители. Быть может, привезете оттуда в Бари вести не о дурном самочувствии моего врага Карла Пятого, а о смерти монаха Каролюса. И, кроме того… Думаю, что там вы встретитесь со многими духовными лицами, которые съедутся со всей Испании и Италии, и разузнаете у них о кардинале Караффа. Надеюсь, сведения будут более достоверные, чем от вашего племянника из Неаполя…

— Бургграф Паппакода вряд ли обрадуется этому… — начал было Виллани, но Бона резко оборвала его.

— В Бари он чужой, после давней достопамятной поездки сюда, вместе с Алифио и Дантышеком, он здесь больше не был. Поезжайте скорее! Мне бы не хотелось, чтобы вы тянули с отъездом, как сыночек Карла — Филипп. О, если бы Карл его проклял!

Когда Виллани уже уходил, Бона вновь вернулась к разговору о письме, посланном им два года тому назад в Краков.

— Подождите, синьор бургграф, вы действительно не знали, что после смерти моего высокочтимого супруга я пребывала в Мазовии, это значит — в Варшаве?

Виллани смешался, на щеках его проступил румянец, она поняла, какой ответ услышит, и все же была поражена.

— Ваше величество, — начал он, — простите старого слугу за то, что он не все знает. Когда сюда приезжал епископ Дантышек, он рассказывал нам о Полонии, но вот уже много лет о ней никто ничего не слышал… Эта страна так далеко от Бари, почти на краю Европы, и, с тех пор как Орден крестоносцев не созывает здесь, на западе, рыцарей для крестового похода против поляков, вести об этом королевстве доходят до нас так редко. Я не знал, что канцелярия вашего величества не в Краковии, а на землях Литвы…

Она хотела было поправить его, объяснить, где Варшава, но решила, что покажет ему карту после его возвращения, а сейчас самое главное — поскорее отправить бургграфа в Испанию.

День у нее, однако же, был испорчен. Неужто здесь, где только и говорят о распрях между Англией, Францией, Италией и Габсбургами, совершенно не принимают в расчет страну, которую она привыкла назьюать могущественным государством в срединной Европе? Видно, Сигизмунд не ошибался, считая, что после присоединения Чехии и Венгрии к Австрии для Польши мало что изменилось. Здесь по-прежнему взоры всех устремлены на империю Карла, где никогда не заходит солнце. Только это принимают в расчет. Ягеллоны… Неужели закат этой династии близок? Ведь и она в этом повинна. Почему не уберегла, погубила младенца Ольбрахта? А потом, вместо того чтобы быть возле Августа, верной опорой его трона, уехала в Бари, и теперь слово «Польша» для нее самой звучит лишь далеким воспоминанием… Яздов? Разве он расположен к югу от городских стен? Быть может, Мазовию уже присоединили к Литве? Проклятие! Еще немного, и она, пожалуй, забудет, что можно посылать в Польшу гонцов. Почему она так редко отправляет их? О ней не забыли бы, если бы отсюда, из Бари, непрерывно шли ее распоряжения дочерям, Хвальчевскому, Вильге. Ах да, ей хотелось отдохнуть… Смешно! Живя здесь, она непременно добьется расторжения брака Августа с австриячкой. А потом, а потом до нее дойдут вести, что серебряная колыбель больше не пустует. И тогда она поедет на крестины внука, останется на Вавеле навсегда…

Виллани отправился в Испанию, и это не могло не огорчить Паппакоду. Марина, правда, предупредила его, чтобы он не слишком ворчал по этому поводу: зачем настораживать королеву, она и так обеспокоена тем, что нет писем из Польши, что неаполитанский наместник все никак не умрет.

— Вы лучше займите ее чем-нибудь, ну хотя бы посоветуйте восстановить часовню или замок в Россано. С тех пор, как уехал Виллани, она все время злится, швыряет на пол бокалы и вазы, к счастью, только те, что и так пострадали в дороге. Без конца вспоминает королевский двор в Кракове и даже… свой, в Варшаве.

— А о расторжении брака не вспоминает? О кардинале Караффа?

— Вспоминает, и довольно часто. Все время ждет вестей из Неаполя, а от кого — не говорит. И я не знаю.

— Любопытно, — пробурчал Паппакода. — Что касается наместничества… Скоро я ей сообщу, что беднягу наместника разбил паралич…

— Значит, он протянет еще долго?

— Разумеется! Год или два. Они понимающе переглянулись.