Эндрю Миллер - Жажда боли

В столицу они въезжают ночью. На улицах горят жаровни, а кучера дрожек, чтобы согреться, хлопают себя по плечам и рукам, глядя блестящими от огня глазами на месье Абу, который справляется о резиденции британского посланника. Кучера пальцем указывают им дорогу. Их язык напоминает скрежет мелких камешков. «Мэми Сильви» катится по городу; на Неве, на ее ледяной спине, мерцают огоньки; в высоких двойных окнах нескольких великолепных особняков видны тени танцующих. Кажется, повсюду возвышаются дворцы, павильоны, церкви с золотыми шпилями, а между ними и позади них видны деревянные трущобы и пустошь. В воздухе пахнет болотом, рекой, зимой.

В резиденции посланника вечерний прием в самом разгаре; приемы даются по всему городу. Пастор, вылезая из коляски на негнущихся ногах, замечает:

— Стоя посреди улицы, только и слышишь, как хлопают пробки от шампанского!

Слуги проводят их в залу, где они останавливаются под портретом короля Георга III, дыша на кончики пальцев и утирая повлажневшие носы. Наверху лестницы появляется посланник. Он что-то жует, и за ворот заткнута салфетка.

— Чем я могу быть полезен?

Все ждут, что ему ответит Дайер, назовет себя. Но он молчит, и тогда, указав на Дайера, отвечает пастор:

— Это доктор Дайер, сэр. Прибыл из Англии.

— Дайер? Врач?

— Он приехал, чтобы привить оспу императрице, — поясняет пастор.

— Привить оспу? Ах да, конечно. Черт! В таком случае нам следует поспешить. Позвольте мне переодеться. Я запачкал свой камзол бургундским.

Он исчезает и через десять минут появляется вновь. Легко сбегает по ступенькам и зовет слугу.

— Как прошло путешествие? Надеюсь, никаких неприятностей? Вы обедали? Что нового в Англии? Я, наверное, согласился бы на ампутацию ноги, лишь бы снова попасть под английский дождь. Там у меня наверху любовница Никиты Панина и пара казачьих генералов. Я им нужен, чтобы напиться до положения риз. Молю Бога, чтоб они ее не изнасиловали, пока мы будем во дворце.

Тут в разговор вступает взволнованная миссис Федерстон:

— Разве нам не следует переодеться?

— Бог мой, нет. Теперь здесь все довольно неофициально. Не то что при Петре Великом. Да и императрица любит иностранцев. Предпочтительно французов. Но и англичане, по ее мнению, вполне сносны. Вы говорите по-французски, доктор?

Дайер качает головой.

— Не важно. Я буду вашим переводчиком. При императорском дворе русского языка и не услышишь. Разве только на той половине, где проживают слуги. Здесь все французское — язык, манеры, моды. Мы это зовем обезьяной на спине медведя. Что скажете? А вот и сани. Забирайтесь. Это волчья полость. Так как, вы сказали, ваше имя?

— Джеймс Дайер.

— Думаю, для вас приготовлены покои на Миллионной. Там за всеми превосходно ухаживают. Будем ее проезжать по дороге во дворец.

От морозного воздуха слезятся глаза. Кучер кричит, щелкая кнутом над лошадками-пони. Посланник спит. Почему Дайер не спросил, первый ли он, удивляется пастор, побоялся узнать правду? Посланник, без сомнения, ответил бы. Что-нибудь да ответил бы.

Сани поворачивают, лошадки взметают снег. Направо замерзшая артерия реки, налево — Амстердам, Венеция, Афины. Поразительно, думает пастор, укрывшись волчьей шкурой и улыбаясь окружающим его невероятным вещам, поразительно, что дворец не потонет в реке. Однако же, несмотря на свою огромность, он кажется всего лишь нарисованным силуэтом, гигантской сценой какой-то немыслимой театральной пиесы. «Каким ветром занесло меня сюда?» — думает пастор.

— Это дворец? — восклицает миссис Федерстон, указывая вперед.

— Вот это да! — подхватывает Федерстон. — Столько огня, что можно осветить весь Бристоль.

Абу смеется:

— Наконец-то мне удалось вас поразить! Хоть далековато пришлось заехать.

Дворец проглатывает путешественников.

— Не отставайте от меня, — советует посланник. — Здесь я однажды потерял младшего сына одного английского графа. С тех пор его больше не видели.

В начале лестницы борются двое с бриллиантовыми пряжками на туфлях. Путешественники с раскрасневшимися лицами поднимаются вверх, ловя свои отражения в огромных зеркалах. «В такой жаре можно выращивать апельсины», — замечает Абу. У основания мраморной колонны сидят на корточках несколько калмычек и следят глазами за проходящими чужестранцами. Одна указывает на Мэри, остальные, что-то лопоча, опускают глаза. Черноглазый монгольский офицер, с натянутой, как на яблоке, кожей, кивает посланнику. Тот в свою очередь машет перчаткой, перепрыгивает через пару спящих волкодавов и взбегает по следующему пролету лестницы. На рукав пастору падает капля воска. Рядом с ним идет Дайер. Бледный как полотно. Его снова беспокоит нога.

— Обопритесь о мою руку, доктор. А то мы пропадем, как тот графский отпрыск!

Мимо суетливо проносятся слуги с подносами. Запотевшие бутылки блестят от снега, из коего их только что извлекли. Один из слуг несет блюдо с рыбой, размерами напоминающей поросенка, споткнувшись, он роняет поднос, и рыба ныряет в глубины желтого воздуха. «Где императрица?» — спрашивает посланник у девочки, поедающей засахаренные розовые лепестки у двери, через которую за карточными столами виднеются сотня, нет, две сотни господ и дам. «Tout droit», [49] Все время направо (фр.). — говорит ребенок. Поцеловав ее, посланник, не оглядываясь, устремляется вперед меж ломберных столиков, жестом призывая путешественников следовать за ним. На стенах, прекрасные и всеми позабытые, в тяжелых золоченых рамах висят картины из иного мира. Прорисованные ярко-красным конечности, окровавленные герои, распутные боги, принцессы с прислуживающими им ангелами; на лицах нет улыбок; сквозь какое-нибудь окошко на заднем плане видны знойные коричневые холмы, красная тосканская черепица.

Из-за столиков между партиями ломбера и бостона иногда взглядывает на пришельцев чье-то напудренное лицо, ухмыляется, что-то шепчет и, потеряв к ним интерес, вновь обращается к картам.

В следующей комнате столы уставлены деликатесами для игроков. Стерлядь с Волги, телятина из Архангельска, украинская говядина и богемские фазаны. Ледяные кувшины с клюквенной водой, оршадом, наливкой на ягодных косточках с ароматом миндаля.

— Эти дыни, — говорит посланник, — прибыли из Буковины.

Он опускает палец в тарелку с икрой, слизывает блестящие шарики и подзывает ливрейного лакея, который удаляется и вновь возвращается.

— Мы можем войти, — говорит посланник. — Постарайтесь вызвать к себе интерес.

Пастору кажется, что они вошли в зал, где репетируют оперу, только золото здесь не нарисованное, а бриллианты не стеклянные. Как и прочие залы, которые они миновали, этот чересчур ярко освещен, чересчур изыскан, тут слишком много всевозможных вещиц, ради которых русские посланцы с толстыми кошельками колесят по всей Европе. Столь много прелестнейших приобретений, каждое из которых само по себе редкость. Собранные здесь вместе, они похожи на горы трофеев какого-нибудь восточного хана — игрушки безграничной власти.