Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

В это время захмелевшие старики вели разговор о предстоящей тяжбе Минуция с кредиторами.

— Представляю, как у них у всех вытянутся лица, когда они узнают, что все городское имущество должника ускользнуло от проскрипции, — посмеивался Секст Лабиен.

Все присутствующие были согласны с тем, что известие об этом вызовет настоящую бурю среди истцов. Поэтому Минуцию советовали не отказываться от предложения Сертория, который обещал вместе с Лабиеном-младшим привести к преторскому трибуналу десяток-другой солдат с крепкими кулаками, что, по их мнению, будет отнюдь не лишним, потому что во время судоговорения между тяжущимися сторонами случались настоящие драки. Старый закон, значившийся в Двенадцати таблицах, в этом случае не мог защитить ответчика от насилия, если тот оказывался несостоятельным должником — заимодавцы могли заключить его в оковы и даже убить. Хотя в новом законе, принятом по требованию плебеев, кабальное рабство для римских граждан было отменено, на деле с ним мало кто считался.

Вообще долговое законодательство в Риме было очень суровым и запутанным. Многое зависело от справедливости преторов. Порой неправый суд мог в обход закона лишить должника его прав и отдать на полный произвол заимодавца.

Поэтому Секст Лабиен и его друзья-старики настоятельно рекомендовали Минуцию сделать все возможное, чтобы делом его занялся сам претор, а не назначенные им судьи, потому что разбиравший тяжбы между римскими гражданами претор Гай Меммий слыл человеком кристальной честности и справедливости.

Этим последним советом друзей Минуций решил воспользоваться в первую очередь.

От честного Меммия можно было ожидать, что он в соответствии с законом предоставит ответчику тридцать льготных дней. Минуций намеревался использовать эти дни для подготовки к мятежу.

Пиршество продолжалось почти до захода солнца.

В тот момент, когда гости пили чашу дружбы, передавая ее один другому из рук в руки, в триклиний вошел Пангей и, приблизившись к Минуцию, сообщил:

— Прибыл Аполлоний и вместе с ним все рабы, которых ты посылал в Кампанию…

— А Ириней? Он тоже с ними? — быстро спросил Минуций.

— Точно так, господин. И Аполлоний, и Ириней уже здесь. Остальные задержались на конном дворе у Целимонтанских ворот, чтобы привести в порядок лошадей и мулов…

— Дай Аполлонию переодеться во все домашнее и проводи его в библиотеку. Пусть подождет меня там.

Проводив гостей и тепло с ними попрощавшись, Минуций отправился в библиотеку, где его ждал Аполлоний.

Вообще-то ему очень не терпелось поговорить с Иринеем, но надо было уважить старшинство управителя.

Войдя в библиотеку, Минуций сразу почувствовал, что комната наполнена запахом земли и конского пота, хотя виллик успел сменить дорожное платье на чистую тогу, в которую завернулся весьма неумело, так как очень редко ее носил.

Минуций ощутил этот знакомый запах, едва перешагнув через порог. Он даже подумал с сожалением, что не прихватил с собой алабастр [328]с благовонным маслом, который постоянно нюхал, бывая в своем кампанском имении и общаясь там с рабами сельской фамилии.

Минуций подавил вздох. Ко всему этому надо было привыкать. И он с щемящей в сердце тоской представил себе будущую грязь и неудобства лагерной жизни.

Управляющим кампанской виллой Аполлоний стал еще при жизни отца Минуция, заменив умершего вольноотпущенника. Уроженец Акарнании [329], он ранее был превосходным конюхом, проявляя и в других делах старательность и сметливость.

Несмотря на совершенную его безграмотность, старик Минуций именно на нем остановил свой выбор, следуя известной катоновой мудрости, которая гласила, что грамотный виллик чаще не деньги господину приносит, а счетные книги.

Этот сорокалетний малый был себе на уме, но хозяйство вел образцово. Имение при нем давало хороший доход, и Минуций в виде поощрения предоставил Аполлонию в пекулий участок земли, пообещав через год-другой дать вольную ему, его жене и прижитым с нею детям. Это обещание заставляло акарнанца стараться изо всех сил.

— Привет тебе, мой Аполлоний! С приездом! — сказал Минуций, затворяя за собой дверь комнаты.

— Да будут милостивы к тебе все бессмертные боги, добрейший господин! — низко кланяясь, ответил управитель.

— Давай-ка присядем, и ты мне расскажешь, что заставило тебя покинуть виллу и приехать к нам. Зачем пожаловал? Что-нибудь случилось?

Они уселись на скамейки, стоявшие у письменного столика.

— Да, мой господин, случилось, — минуту спустя заговорил Аполлоний. — Кажется, дело очень серьезное. Не знаю, с чего и начать…

— Да что там могло стрястись?

— Хвала богам, пока еще все тихо и спокойно, но я-то точно знаю, что рабы на твоей вилле сговариваются поднять мятеж…

— Шутишь! — воскликнул Минуций, делая вид, что сильно изумлен.

— Истинная правда, мой господин!.. Потому-то я все бросил и поспешил к тебе, чтобы сообщить об этом. Поначалу мой сынишка кое-что мне рассказал. Он как-то случайно подслушал, о чем говорилось на одном тайном сборище рабов. Насколько я понял из его рассказа, они говорили, что господин, то есть ты, погряз в долгах и очень скоро всех рабов имения ждет распродажа с торгов, мужья будут разлучены с женами, матери с детьми… ну и все такое. Говорили, что всякому терпению пришел конец, что лучше уж умереть, чем уподобляться бессловесным скотам. А семь дней назад мне самому удалось выследить самого главного заговорщика и подстрекателя…

— И кто же он?

— Ламид… И я подозреваю, что Марципор и Ириней, два других твоих телохранителя, которых ты обласкал, тоже заодно с с ним…

Аполлоний произносил эти имена с нескрываемой ревностью и злобой.

— Ушам своим не верю, — покачал головой Минуций.

— А я своими ушами слышал, — с жаром продолжал акарнанец, — своими ушами слышал, как Ламид убеждал нескольких рабов с соседней виллы, что настало время взяться за оружие, потому что весной кимвры пойдут на Рим и надо-де воспользоваться этим в своих интересах…

— Но, может быть, это была праздная болтовня… Кстати, ты никому больше не говорил о том, что слышал? — обеспокоенно взглянул Минуций на управителя.

— Нет, я решил сначала посоветоваться с тобой…

— Ты правильно поступил, мой Аполлоний. Думаю, нам не следует из-за этого поднимать преждевременный шум…

— Но я повторяю, господин, дело нешуточное…

— И что же ты предлагаешь? Хочешь, чтобы я донес на своих собственных рабов, чтобы всех их заковали в цепи и отправили на дознание к претору? А кто будет работать в имении? Кто возместит мне убытки?..

Аполлоний вместо ответа только смущенно вздохнул.

— В начале этого месяца, — продолжал Минуций, — распяли тридцать рабов, привезенных сюда из Нуцерии. Если есть охота, можешь сходить на Эсквилинское поле и полюбоваться на них — до сих пор висят несчастные на крестах и кормят собой воронье. А я уверен — пострадали они из-за своих длинных языков, а не из-за какого-то там заговора, какой им приписали. Пойми, в Риме сейчас большая тревога, сенату повсюду мерещатся заговоры и предательство. На рабов особенно косо смотрят — за одно неосторожно сказанное слово тащат в атрий Свободы… Нет уж! Не стану я рисковать и самого себя разорять, когда что ни день ко мне лезут заимодавцы с заемными письмами. Скоро я сам поеду в Кампанию и сам во всем разберусь и наведу порядок. А ты, Аполлоний, возвращайся в имение и ничего не предпринимай до моего приезда. Что касается Иринея, которого ты подозреваешь, то я его из Рима не выпущу, пока все из него не выпытаю. Зови сейчас же сюда этого бездельника!..