Радий Фиш - Спящие пробудитесь

После довольно долгого молчания заключил:

— По-твоему, выходит, дело снова приняло серьезный оборот?

— Склоняю голову перед прозорливостью твоей, мой господин.

Мехмед Челеби приосанился. Тоном, не допускающим возражений, повелел:

— Нам угодно принять решение на совете.

— Совет весь в сборе, повелитель. Прикажешь звать к тебе в шатер?..

На совет, как положено, сошлись оба визиря и старший воевода. Им был Эвренос-бей, властитель ближайшего османского удела Серез. Эвреносу было под девяносто, туг на ухо, но быстр умом, старик еще отменно держался в седле. Само присутствие его здесь в поздний час могло служить порукой неотложности решения.

Первым держал слово Баязид-паша.

— По мне, не медля часом, всей силой надобно ударить по Бедреддину с голытьбой и тем покончить дело, успешно начатое наследником твоим, мой господин, в Айдыне, а державу избавить от грозы.

— Ты сам сказал, визирь, про голытьбу. Что за гроза в ней? Неужто не из тучи, из навозной кучи грянет гром?

— Не в голытьбе гроза, мой господин, а в Бедреддине. Распятый бунтовщик Бёрклюдже Мустафа, повешенный в Манисе Ху Кемаль подняли голову по его наущенью.

— Откуда ведомо?

— Позволь, мой господин, тебе представить самовидца.

Султан разрешающе кивнул. Визирь дал знак. В шатер вошел медвежеподобный, заросший по уши бородой пожилой воин в папахе, обернутой чалмою. Уткнулся носом в ковер.

— Скажи-ка государю все, что знаешь! — приказал визирь.

Воин сел на колени. Сложил руки на животе.

— Смилуйся, мой государь. Шея моя — тоньше волоса. Прослышали мы от родича своего Абдюлкадира-ага: Бедреддин явился близ Силистры. И вместе с Юсуфом-беем поспешили ему навстречу. Клянусь и тем и этим светом, мой государь, не ведали ни сном ни духом, что он беглец. А что Бёрклюдже — предатель нашей веры святой, что повязанный с жидами Ху Кемаль — его наущенец — помыслить не могли. А как узнали, решили довести до слуха твоего, мой государь!

С этими словами он сунул ладонь за кушак, вытащил свернутый в тонкую трубку свиток и, прижав правую руку к сердцу, левой протянул ее в сторону султана.

Султан меж тем узнал его. То был видный в воинском кругу сипахи, по имени Азиз-алп. Служил и Сулейману, и Мусе, присягнул и ему, Мехмеду Челеби. Не по неведению, нет, пошел он к Бедреддину. И предавал его сейчас лишь потому, что испугался за свою душу, когда узнал о пораженье еретиков в Айдыне.

— Что это? — спросил Мехмед Челеби, указывая глазами на протянутый свиток.

— Подметное письмо, мой господин, — опередил сипахи Баязид-паша. — Одно из множества, в которых шейх Бедреддин оповещает, что Бёрклюдже Мустафа и Ху Кемаль, его заместники, восстали по его приказу, и созывает в свой стан всех, кто не имеет земли, кто жаждет власти и свободы от запретов нашей веры. Как я тебе докладывал, мой повелитель.

— А где же Юсуф-бей?

— Остался, мой государь, — откликнулся сипахи, все так же держа свиток в протянутой руке. — За ним глядят во все глаза. Надеются, что он из сброда соберет им дружину конной рати. Я сам ушел лишь потому, что Бедреддин отправил меня в столицу с ближайшим соучастником своим Ахи Махмудом. Его — поднимать против тебя воинов ахи, меня — склонять к измене твоих сипахи, мой государь.

Тут только до султана дошло, как он был беспечен. И явился страх: если бы не визирь… А вслед за страхом — гнев. Медленно, будто подыскивая слова, он спросил:

— Сдается, воин, ты с Юсуфом-беем принадлежишь к тому же роду, что и Бедреддин?

— К несчастию, мой государь…

— Неблагодарность к вскормившему тебя — гнуснейший из пороков!

Голос у султана осип от сдерживаемой ярости. Азиз-алп услышал над своей головой шелест крыльев ангела смерти Азраила. Старик Эвренос-бей, до сей поры внимавший разговору как бы сквозь дремоту, услышал этот шелест тоже. И очнулся.

Азиз-алп прижал руку со свитком к груди крест-накрест с правой, склонился до земли.

— Смилуйся, государь! Я лишь хотел сказать: несчастье, что из рода благодетеля моего вышел такой злодей, как Бедреддин. Мой грех: еще в Иерусалиме тридцать лет назад я видел, как он пил вино и предавался занятиям, греховным для правоверного, а для муллы подавно. По молодости, я не донес об этом, мол, обойдется. Прости мой грех, султан, не губи душу раба твоего!..

Глаза Мехмеда Челеби снова сузились. Губы искривились. Вот-вот сорвется роковое слово.

И сорвалось бы, не опереди его Эвренос-бей:

— Прощенье, воин, надо заслужить!

— Я заслужу, мой государь, верой клянусь!

Султан почуял вдруг, как гнев его садится, остывает, сменясь чувством презрения и жалости. Махнул рукой: прочь, мол.

Сипахи не подымался с колен.

— Ступай же, Азиз-алп, — сказал Эвренос-бей. — Наш государь решит, чем можешь ты заслужить прощенье.

Сипахи, пятясь, вышел.

Мехмед Челеби потер застывшие пальцы, зябко повел плечами. Мангалы были полны углей, а в государевом шатре прохладно. Как-никак, а осень на носу.

Ни на кого не глядя, сказал:

— Мы с мыслью Баязида-паши согласны. Но как бросить войско на Загору против Бедреддина, оставив за спиной лже-Мустафу?

— Что Мустафа, мой господин? — немедля отозвался Баязид-паша. — С ним только войско, да и то худое. А с войском, с помощью Аллаха, мы совладеть всегда сумеем — не впервой. Иное дело Бедреддин. Он своим словом может свести с ума не только население Загоры — народы. С народом как воевать?

— Как воевал в Айдыне ты, визирь!

— Вот потому и говорю, что воевал. Еще немного, и не мятежника, а голову вот эту прислали бы тебе, мой государь!

— Твой визирь прав, мой государь, — вмешался Эвренос-бей. — И ратников своих, и харч, и достояние, и силу мы черпаем в покорности народа. Держать его в узде всего важнее. Но я разделяю твои сомненья, мой господин. Не предложить ли прежде за голову лже-Мустафы хороший куш? Старый император Мануил нуждается в деньгах.

— Да, казна у них пуста. Но вряд ли решатся они выпустить из рук такое оружие против нас, как лже-Мустафа, — возразил доселе молчавший Ибрагим-паша, второй визирь.

— Император Мануил, — проворчал Эвренос-бей, — не чета государю Валахии, что ошалел от страха перед нами. Не спустит он сейчас с цепи лже-Мустафу. Коль Бедреддин — обереги господь — одержит верх, не долго жить и Византии. С мятежником и греки. И наши, и его.

— Есть у раба твоего, мой господин, если позволишь, задумка, — сказал второй визирь, чуть наклонив огромную чалму. Султан кивнул в ответ. И Ибрагим-паша продолжил: — Коль скоро не согласятся они взять выкуп за голову лже-Мустафы, предложим деньги на содержание его вместе с Джунайдом. Пусть только поклянутся держать их под неусыпной стражей.

— Платить дань тем, кто сам вчера был нашим данником? — возмутился было Баязид-паша.