Радий Фиш - Спящие пробудитесь

Шейхоглу Сату годами был старше Бедреддина. Великое множество градов и весей обошел, сотни песен сложил. Но до сей поры не слышал он речей, которые внушили бы ему уверенность: устами сего человека глаголет Истина. В Бедреддина он поверил сразу и не сомневался, что слово его, брошенное в народ, точно зерно в землю, взойдет и оденется живой листвой дел, положив начало согласованию жизни с веленьями совести. С той поры предоставил Сату свой кобуз и свою жизнь в распоряжение Бедреддина.

Бедреддин встал служилому духовенству костью в горле. По какому праву завлекает он их прихожан, завладевает их сердцами и их деньгами? Не берет подношений? Тем хуже. Значит, замышляет смуту, чтобы сорвать больший куш разом. По мелочи — не желает. Знаем мы этих бескорыстников! А вы поглядите, кто у него собирается, — голь да чернь. Сбивает с пути разрешением недозволенного — музыкой, пеньем, плясками. Неспроста сие: беспременно восхотелось ему славы мира. Тесным помнился путь подвижничества, возжелал просторного…

Так зудели улемы и кадий над ухом немолодого удельного бея Караманоглу Мехмеда Второго. Скорый на суд да расправу, Мехмед-бей издавна не жаловал дервишей: мутят, мол, народ, и только. Но в нелюбви его таился подспудный страх. Кровные враги караманских беев — османские государи — шейхов привечали, что ни день, испрашивали у них поученья. Вот и доучились! Наслышан был Мехмед-бей и о единстве бытия, исповедуемого шейхами. Не без причин виделось ему в этом обоснование единства власти, о коем чуть не в голос вопияло измученное усобицей простонародье. А это Караманоглу Мехмед-бею никак не подходило. Сам он, даром что сильнейший из удельных князей, и не тщился собрать турецкие земли под свою руку. А чтобы снова это удалось Османам, упаси Аллах!

Наскучили ему улемские жалобы. Вскричал:

— Я, что ли, привел его в город? Ладно, зовите сюда, во дворец… Со всей учтивостью… Тут мы его пощупаем.

Хулители Бедреддина знали норов своего властителя — смолоду любил жестоко потешаться над высокоумием. На своей шкуре испытали.

Строгий дворец сельджукских султанов, где теперь располагался двор караманского бея, после каирской пышности глянулся Бедреддину простеньким, даже бедным. Мехмед-бей принял его с почетом, усадил рядом с собой на помосте, его сподвижников — полукругом против своих придворных. Угощенье подали обильное, но нехитрое — баранина во всех видах. Вареная, жаренная на вертеле и на курдючном сале, бараньи головы, языки, глаза, ядра. Из птиц — гуси и цесарки. А нравы оказались и того проще. Вокруг трапезовавших вились, что мухи, два карлика шута. Сыпали прибаутками, нередко скабрезными — только бы рассмешить. Если кто-либо из гостей давился от смеха, сам бей или его визирь кидали шутам лакомые куски. Когда карлики начинали досаждать, швыряли в них, как в собак, обглоданными костями.

Подали розовую воду для мытья рук, полотенца. Слуги выгнали шутов. Внесли на подносах сладости, фрукты. Вино в кувшинах.

Караманоглу многозначительно глянул на кадия. Обернулся к Бедреддину:

— Что ж, святой отец, яви нам чудо!

Еще в Каире при дворе мамлюкских султанов понял Бедреддин, что для властителей ученые — те же шуты, только чуть более почтенные, а потому — дорогие. Требование чуда тоже не было для него неожиданным: невежды обычно верят в сверхъестественное и не видят очевидного. Чем караманский бей лучше?

Бедреддин посмотрел ему в лицо, еще нестарое, но потрепанное, недужное. Все оставило на нем свой след: подозрительность, жестокосердие, привычка к власти над жизнью и смертью людей, необузданность, распутство. Но ясней всего читался страх, руководивший каждым его шагом. И то сказать — отец его казнен султаном Баязидом. Сам он бежал под крыло Тимура, угодничал, как шут, выпрашивая милости.

— Ты просишь чуда, — сказал Бедреддин. — Но прежде скажи: откуда растут деревья?

Мехмед-бей улыбнулся.

— Из земли…

— А откуда бьют родники?

— С помощью Аллаха, из земли, — смеясь, ответил властитель.

— Видишь, милостивец, мир полон чудес, а ты просишь чуда от нас. Когда сам ляжешь в землю, из тебя произрастут все плоды. Когда землей обратишься, сам источником мудрости станешь. Но раз ты просишь…

Бедреддин обернулся к сподвижникам:

— Пляшите! — И сошел вниз с помоста.

Мехмед-бей принял Бедреддина за одного из множества суфиев, что бродят из города в город, мороча головы небылицами. И потому не сомневался, что сумеет его посрамить. Но Бедреддин явил чудо: увидел в нем то, чего тот не знал сам, верней, всеми силами души пытался от себя скрыть. Слушая страстное и смиренное пение дервишей, их ритмичные возгласы, глядя на кружение пляшущих, Мехмед-бей под пристальным взглядом Бедреддина увидел в ярких картинах всю свою жизнь с младенчества до смерти, которая вдруг стала такой близкой и не страшной, будто он смотрел на себя самого со стороны.

Когда он опомнился, дервиши сидели на своих местах, а Бедреддин рядом с ним на помосте. Мехмед-бей взял его руку, положил себе на лоб.

— Позволь испросить поучения?!

— Тебе, доблественник, или всем?

Караманоглу обвел глазами палату. Увидел на лицах придворных недоумение, злобу. Махнул от себя руками.

— Прочь!

Кадий склонился к нему, зашипел по-змеиному.

— Все прочь! — крикнул бей.

Они остались одни, и тогда Бедреддин рассказал ему древнюю легенду о пяти братьях, изгнанных врагами из их царства. Долго бродили они по лесу. Наконец жажда одолела их. Младший взял кувшин и отправился искать воду. Увидел хрустально-чистое озеро. Только вошел в него, чтобы набрать воды, как услышал голос: «Стой! Прежде чем взять воду, ты должен ответить на один вопрос». Вот он: «В чем причина несчастий человека?» Он не смог ответить и упал замертво. То же повторилось с тремя другими. Когда старший брат пошел их искать, на берегу лежало четыре бездыханных тела. Он зашел в озеро, хотел зачерпнуть воды и услышал: «В чем причина несчастий человека? Ответь, и ты сможешь напиться и оживить своих братьев, стоит только брызнуть на них водой. А нет, умрешь вслед за ними!» Старший посмотрел на своих мертвых братьев и нашел ответ. Он вернул им жизнь и утолил их жажду. Каков же был ответ? «Причина несчастий человека в том, что он ничему не учится». Знать и учиться — разные вещи. Знание заимствовано, попугаеподобно. Обучаться — значит не повторять той же ошибки вновь, становиться все внимательней, бдительней, сознательней.

Бедреддин помолчал. Удостоверившись, что слова его улеглись в голове у бея, продолжал:

— Одни и те же ошибки мы повторяем вновь и вновь. Вот незадача: мы не можем даже выдумать новых ошибок, продолжаем совершать одни и те же. В чем дело? Скажем, ты влюбился в женщину. Мир стал красочным, полным смысла. Все прекрасно, как сон. И вдруг все уродливо. Та же красота — безобразна. Мечты оборачиваются мучительным кошмаром. Рай стал адом. Ты снова полюбишь и снова забудешь. И все повторится. Повторенье — в тебе, рай и ад — в тебе!