Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

Даже когда его привели в назмие, он решил, что это, должно быть, делают для устрашения: «Хотят показать мне это страшное место, чтобы я впредь ничего такого не делал, а потом отпустят». С такими мыслями он и вступил во двор назмие в обществе двух ажанов. Но сейчас же он понял, что они имеют в виду не устрашение, а нечто совсем другое.

Начальник тюрьмы спросил:

— Это тот самый жулик, относительно которого говорил господин Ф... эс-сальтанэ?

Один из ажанов шагнул вперед, приложил руку к козырьку и ответил:

— Так точно, господин начальник!

Тогда начальник, обращаясь к стоявшему возле другому офицеру, чином пониже, спросил:

— Какие номера свободны?

Офицер ответил, что в общей тюрьме места нет, тюрьма номер два тоже переполнена, и есть только три свободных камеры в тюрьме номер один.

Начальник сейчас же приказал, не желая даже разбираться в том, есть ли какая-нибудь разница между этими тремя тюрьмами:

— Ну, ладно, ведите его в первый номер.

И с усмешкой прибавил:

— Видно большой жулик.

Через две минуты, обыскав карманы Джавада, его вели в тюрьму номер один.

Даже и тут Джавад не потерял надежды на скорое избавление: «Ну, пробуду здесь какие-нибудь сутки, а там и отпустят».

Подбодрив себя этими мыслями, Джавад пошел с ажаном в первый номер.

Когда его посадили в камеру, был полдень, но здесь не было видно дневного света. Не привыкшие к тьме зрачки бедняги Джавада долго не могли приспособиться. И только через четверть часа, — и то при большом напряжении, — он смог рассмотреть все углы этой грязной камеры.

Первое, что пришло в голову Джаваду, это поспать, потому что накануне ему почти не пришлось заснуть. Он лег, закрыл глаза и попытался наверстать упущенное. Но разве можно было заснуть? Разве может человек, как бы мало ни ценил он мир и жизнь, хоть на минуту перестать думать о бесчеловечности и эгоизме людей, когда его без всякой причины и без всякого объяснения бросят в подобную дыру?

Все же сон взял верх над мыслью.

Прошли часы. Джавад открыл глаза. Но во тьме камеры он вообразил, что еще ночь и, не отдавая себе отчета, что с ним и в каком месте он находится, снова заснул.

Через час он опять проснулся. На этот раз он почувствовал, что больше спать не может. В то же время, по доносившимся до него смутным голосам и по тонкому лучу света, проникшему в щелку, он понял, что уже вечер и что свет падает от фонаря, который зажгли в коридоре тюрьмы.

Так как его привели в полдень, то ему не дали обеда, да тогда, после всего происшедшего, ему и не хотелось есть. В то время как мышь коснулась своими крошечными острыми зубами пальца его ноги — отворилась дверь, и Джавад увидел в полутьме коридора ажана в синем переднике, который поставил перед ним медную миску и кувшин с водой, положил кусок хлеба и снова вышел. Дверь повернулась на петлях, и Джавад услышал, как ключ загрохотал в замке.

Джавад был очень голоден. Он тотчас же попробовал кушанье. Оно было холодное и как будто похоже на аш. Поднеся ко рту, он убедился, что это был «аш-е-кэшк». Джавад удивился: «Аш-е-кэшк, в эту пору года, что за бессмыслица? Впрочем, — подумал он, — для такого места и это, пожалуй, роскошь». Хлеб оказался ячменным и очень невкусным.

Он кое-как утолил голод хлебом и не притронулся к ашу, сваренному, должно быть, еще прошлой зимой. Остаток вечера он провел в думах о доме, матери, жене брата и малютках. Хотя он знал, что денег на расходы у них хватит еще на месяц, но при мысли о том, что его пребывание здесь может затянуться, он спрашивал себя: «А что они тогда будут делать? Где достанут денег на пропитание?»

За время своего короткого знакомства с Ферохом, Джавад убедился в его благородстве и теперь успокаивал себя.

«Ферох не останется равнодушным, он освободит меня, а если не удастся меня освободить, он не допустит, чтобы они голодали».

Прошла ночь. Наступило утро. И ничего не произошло. Только в полдень пришел опять вчерашний ажан и положил перед ним кусок хлеба и немного сыра.

Настал вечер. И опять Джавад провел его в обществе мышей и крыс, вдыхая все тот же зловонный воздух. С каждой проходившей секундой Джавад все яснее понимал, что господин Ф... эс-сальтанэ не шутил, а посадил его крепко. На третий день, в десять часов утра, дверь в камеру открылась, и Джавад увидел двух вооруженных ажанов.

— Выходи!

Джавад подумал, что получен приказ о его освобождении. Должно быть, жестокосердный Ф... эс-сальтанэ все-таки пожалел его, или, может быть, Фероху удалось его выручить. Так или иначе он снова будет дышать воздухом свободы, вдали от этих погребных крыс. Он быстро вскочил и вышел, говоря про себя: «Не дай бог никому попасть в это место!»

Но как же он изумился, когда увидел, что ажаны «пристроились» по обе стороны и повели его со двора тюрьмы на передний двор назмие, а оттуда — на площадь. Как только они вышли, глаза его, привыкшие за эти двое суток к темноте и до боли ослепленные ярким солнечным светом, различили впереди на площади какого-то молодого человека, шедшего им навстречу. Напрягая зрение и внимательно всматриваясь, Джавад увидел, что это Ферох, и различил, что он прикладывает палец к губам, как бы приказывая ему молчать. Джавад не сказал ни слова.

Ажаны вывели его из ворот и двинулись куда-то направо. Джавад не понимал, куда его ведут, сообразил только, что они движутся в южном направлении. Миновали площадь и вступили на Хиабан Далан-е-Бехшет, и, пройдя его до конца, снова повернули направо, потом опять — налево, в улицу Дербар, где сосредоточены правительственные учреждения, и, наконец, пройдя шагов триста, вошли в большую, окрашенную в зеленый цвет, дверь какого-то старинного здания.

Джавад понял, что его привели в адлие.

Сначала прошли через несколько различных дворов, переполненных в тот час судейскими, как ахундами, так и носящими шапку, и в конце концов ввели в какую-то комнату с зеленой дверью, находившуюся в западной части здания.

В этой комнате Джавад увидел низкорослого смуглого человека с очень густыми усами, сидевшего за большим столом. Один из ажанов тотчас подошел к нему и отрапортовал:

— Насчет которого арестанта их благородие, господин начальник, полчаса тому назад телефонировали вашему благородию, вот этот самый и есть.

Взглянув на Джавада, человек этот вытащил из-за уха перо, придвинул к себе лист бумаги и спросил:

— Ваше имя?

Джавад сказал.

Следователь допрашивал Джавада целый час и был очень разочарован, так как в результате он не получил ничего, что свидетельствовало бы о каком-либо преступлении, за которое Джавад подлежал бы осуждению. Джавад сказал только, что он — Джавад, из квартала Чалэ-Мейдан, что он был слугой у молодого человека по имени Ферох, с которым ездил в Кушке-Насрет, а больше ничего он не знает. Все нелепые вопросы следователя остались без ответа.