Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

В такую ночь, черную, апрельскую, скакали два всадника пустынными околицами кишлаков. Тёмно-гнедые кони сливались с мраком, синие халаты и бордовые повязки на головах таяли на фоне зарослей. Не час и не два торопливо гнали они лошадей. Еще засветло начался их путь. Минула полночь, а конца дороги не видно. То вскачь мчатся они, то переходят На рысь, то сдерживают коней, и те грудью раздвигают упрямый, жесткий кустарник, а то, осторожно цокая копытами о гальку, спускаются к речке и одолевают ее вброд. На другом берегу, фыркая и отряхиваясь, кони опять бегут, подгоняемые плетьми.

Всадники молчат. Лишь на перепутье, решая, какую лучше избрать дорогу, перекидываются двумя-тремя словами. Оба неразговорчивы. Неразговорчивы по нужде. Как бы не сорвалось с языка что лишнее. Не тихой ночи боятся они, не темного кустарника. Кто захочет в такой час следить за всадниками, да и кто посмеет! Себя боятся. Несет каждый тайну, запечатанную клятвой, и ни одно слово не должно выплеснуться.

Старший, с черной бородкой, с костистым горбатым носом, со шрамом на лбу от неловкого сабельного удара, — мрачен и подозрителен. Он косится на своего спутника. И когда тот слишком отстает, настороженно вслушивается в топот копыт сзади — не смолкли, ли они совсем. Рука сама собой подбирает повод. Бег коня замедляется. Он ждет.

Молодой догоняет, и оба некоторое время скачут вместе. В темноте не отличить их друг от друга — и одежда, и оружие, и кони одинаковые. Только лица разные. У молодого оно без усов и бородки, и шрама нет. И не хмурится. Смотрит добродушно. Даже с интересом. Иногда будто улыбается, словно хочет сказать что-то, но не решается.

Всадники пересекают широкую воду, бурную, хлещущую коней по бокам, купающую сапоги до самых икр, и выбираются на берег. Он пологий, мокрый. Земля под копытами чавкает, расползается зыбкой грязью. Гуляет ветер свободно, легко по степи.

Лошади идут устало. Приходится подгонять их камчой. Но это плохо помогает — дорога трудная, петляет меж кочек и зарослей сухого камыша. Тропка становится все уже и неприметнее. Неожиданно передняя лошадь останавливается, увязнув в густой хлюпающей жиже. Чернобородый гонит ее. Еще шаг делает животное и завязает совсем.

— Эй ты! — окликает он своего спутника. — Где дорога?

Молодой подъезжает, вглядывается в темную степь.

— Тут была…

Чернобородый осаживает коня, и тот с трудом вытягивает ноги из топи.

— Ищи, если была! Или, может, тебе показалось?

— Нет, хозяин, я здесь родился.

— То-то и видно, — усмехнулся Чернобородый. — Что может путного вырасти на болоте. Ищи!

— Слушаюсь, хозяин.

Они поменялись местами. Впереди поехал молодой. Его лошадь тоже провалилась в жижу, но вытянула копыта и поднялась на влажное, но твердое место. Чернобородый последовал за ним, ругаясь и понукая коня. Лужи и кочки чередовались через каждые десять шагов, но ютом пошла нетвердая, колеблющаяся, как тесто, тропа. Лошади дрожали, чуя под собой топь, вскидывали пугливо морды, замирали перед каждым движением.

— Сын собаки! — зло прорычал Чернобородый. — Ты утопишь меня.

— Зачем же, хозяин, — спокойно ответил молодой. — Нам нельзя умирать, у нас важное донесение.

Раскосые глаза старшего сузились — он посмотрел пристально в темную качающуюся спину своего спутника.

— Важное или неважное, это не твоего ума дело, ублюдок. — Тропа заплясала под его конем, и он жадно, со страхом вцепился в луку седла. Минуту длилась молчаливая затаенная борьба за жизнь. Копыта лошади снова нащупали твердую стежку, и Чернобородый облегченно вздохнул: — А когда придет твоя смерть, — продолжал он недосказанную мысль, — знает один бог…

— Да, хозяин, — кивнул молодой.

Из темноты вынырнул далекий неверный огонек, не то от костра, не то от светильника. Потом второй, третий…

— Оббо! — радостно прошептал Чернобородый. — Кажется добрались.

Молодой снова кивнул:

— Это Гарбуа.

— Вижу. Гони к большой курганче. Там хозяин Шер-Магомет-бек… Да побыстрее!

Уже начало светать, когда путники въехали на своих изнуренных конях в большой двор, обнесенный высоким глинобитным забором. И за околицей, и внутри двора стояли у коновязей лошади — много лошадей, раздавался перестук копыт и из конюшни, тянувшейся вдоль забора. Несмотря на ранний час, кишлак уже проснулся. Всюду бродили люди, вооруженные винтовками.

Путников принял Курширмат или, как его назвал Чернобородый, Шер-Магомет-бек. В полумраке михманханы можно было разглядеть только его светлый шелковый халат и обожженное солнцем красно-желтое лицо. Один глаз, которым пользовался курбаши, налитый кровью, воспламененный, бессонницей, ветром и вином, уставился на пришельцев. Второй — перекошенный, слепой — мертво покоился в глазнице. Курбаши молча выслушал гонцов, не шелохнулся даже на своем ковре и, только когда Чернобородый кончил говорить, спросил тихо:

— Кто еще знает об этом?

— Никто, о великий «гази». Мы двое.

Курширмат оценил своим единственным глазом Чернобородого, потом мельком пробежал по лицу его спутника и сказал:

— Двое… Щедрый ваш хозяин Халходжа. — Помолчал, потом запустил руку за бельбаг, пошарил в нем и, вынув несколько серебряных полтинников царской чеканки, бросил их гонцам. — Передайте хозяину, что решение наше волею аллаха осуществляется. Гость прибудет к нам в пятницу после новолуния. Пусть не задержится и благочестивый ишан. Мы ждем… Идите!..

Они снова пробирались болотом. Снова вязли лошади в густой жиже, снова вздрагивали на пляшущей тропе.

У густого камыша, пересекавшего их путь, молодой спросил Чернобородого:

— Какого гостя ждут в Гарбуа?

Он спросил по наивности — молодость любопытна. Но старший принял вопрос настороженно. Ему вспомнились слова Курширмата: «Кто еще знает об этом? Двое. Щедр ваш хозяин Халходжа».

— Не твоего ума дело, — ответил Чернобородый. — Показывай лучше дорогу.

— Слушаюсь, хозяин.

Долго пробивались всадники камышом. Сухие стебли громко шуршали, ломались с треском, больно хлестали — до крови — грудь коней. Чернобородый все смотрел, как, нагнув голову, молодой раздвигал камыш, как мелькал его халат в зарослях. Он думал: «Двое. Зачем двое?»

За грядой зарослей, у воды, старший сказал:

— Напоим лошадей.

Огги спешились, сдернули поводья, подвели коней к берегу. Пофыркивая, потянули осторожно губами студеную воду животные. Люди стояли рядом, смотрели, как беснуется поток. Потом Чернобородый сел в седло. Молодой стал подтягивать подпругу своего коня.

— Подтяни и мне!

— Хорошо, хозяин.

Он подошел, нагнулся, чтобы отстегнуть ремень под брюхом лошади. В это время сверху упал нож. Упал точно под левую лопатку и вошел в тело по самую рукоять. Молодой застонал, в испуге поднял голову, хотел увидеть, что произошло. Но увидел лишь ногу Чернобородого. С силой сапог ударился ему в лицо и откинул наземь.