Мария Фагиаш - Танец убийц

Лаза увел Милицу, чтобы поместить под арест. Когда он вернулся, то уже не выглядел таким удрученным, как прежде. Арестовать подозреваемого и упрятать его за решетку действовало на Лазу всегда вдохновляюще, он чувствовал удовлетворение, как та домохозяйка, которая привела наконец в порядок давно заброшенный шкаф. Он сделал шаг в правильном направлении, что позволит и дальше бесперебойно функционировать подведомственному ему домашнему хозяйству.

— Наша славная добрая Милица, — сказал он, огорченно улыбаясь, — всегда открытая, всегда преданная, — и такая тварь.

— Вы допросили ее?

— Немного. Конечно, она продолжает свою сказку, что капитан Гагович просил только аудиенции у Вас и она пообещала ему устроить ее завтра. Я заставлю ее рассказать все. Но не будем забегать вперед.

— Вы верите в самоубийство капитана?

— Нет, конечно нет. Полковник Мишич, правда, твердо убежден в этом. По его словам, капитан оставил прощальное письмо своим родителям. Шеф полиции Маршитьянин, которого я послал в крепость, чтобы он там все как следует осмотрел, не во всем согласен с Мишичем. Кое-что ему показалось там подозрительным. Так, например, дверь в кабинет, где нашли капитана, была заперта снаружи, а ключ найти не смогли. Полковой писарь, о чьей комнате идет речь, вернулся совершенно случайно, хотя сегодня из-за праздника у него был свободный день. Он забыл свой бумажник в письменном столе и вызвал слесаря, чтобы открыть дверь. Труп был еще теплым. Повсюду стояли стаканы с вином и тарелки с остатками еды, из чего он заключил, что, перед тем как капитан покончил с собой, или даже в момент самоубийства, в комнате должны были находиться люди. Скорее всего, именно те, которые закрыли дверь.

— Видел ли Маршитьянин прощальное письмо?

Лаза пожал плечами.

— По его мнению, письмо подлинное. Но всегда есть пути и средства заставить человека, у которого нет выхода, написать такое письмо. — По его тону можно было догадаться, что Лаза знаком с такими методами.

— Что за человек был этот капитан?

— Холостяк. Товарищи любили его. Блестящие характеристики. Принадлежал к кругу Драгутина Димитриевича, которого за большой рост и крепкое сложение прозвали Апис. В последнее время, правда, вместе их не видели.

— У Вас есть причины для беспокойства?

— Откровенно говоря, да. Я, кстати, узнал, что Гагович пытался связаться со мной, но я как раз был у Саши. Зачем он вообще пошел на этот праздник? И почему никто не доложил о самоубийстве, хотя очевидно, что там были свидетели? Они же понимали, что писари найдут его утром, придя на службу.

— Возможно, они считали, что утром будет не до этого.

— Н-да, возможно.

— Итак, Завка права. Сегодня ночью должен состояться штурм Бастилии. И что меня во всем этом особенно злит — я обо всем узнаю не от Маршитьянина, а от Завки.

— Маршитьянин хороший префект полиции.

— Но недостаточно хороший. Нас предупреждали не появляться в соборе, не ездить в цитадель, не посещать цирк и не ездить в открытой машине мимо министерства иностранных дел, потому что маленькие балконы являются превосходным укрытием для снайперов. Ничего другого Маршитьянин нам не сообщал. Кто, в конце концов, эти люди, от которых мы должны прятаться? У них что, нет ни лиц, ни имен? Мы должны здесь сидеть и ждать, пока нас подстрелят? Нет, Лаза, так не пойдет. Я этим сыта по горло. — Она положила обе руки на его плечи. — А теперь послушайте меня. Отправляйтесь в русское посольство и скажите Чарикову, что я лично нанесу ему визит ровно в шесть. Он должен быть дома и принять меня, иначе я снесу его посольство из пушек, сровняю с землей.

— Зачем Вам нужно идти к Чарикову, Драга? Какое отношение он имеет к смерти капитана Гаговича?

— Прямое. За всем этим кошмаром стоят русские, и в первую очередь Чариков.

— Вы не можете просто так пройти в посольство и возложить на него ответственность. Кроме того, Вам не следует покидать Конак. Здесь Вы в безопасности. Не стоит испытывать судьбу.

— Поймите же, я не могу больше выносить эту чудовищную неопределенность. Или меня настигнут их пули, или я окажусь в сумасшедшем доме, одно из двух.

— Нужно набраться терпения, Драга, всего пару дней, до открытия скупщины. Как только получим чрезвычайные полномочия, мы их накроем. Мы догадываемся, кто стоит у руля, я мог бы уже сегодня кое-кого арестовать, но не хочу иметь дела только с соучастниками — я найду тех, кто стоит на верхушке заговора. Нам нужны доказательства, которые мы могли бы предоставить миру. Бог свидетель, это же не впервые, Драга. Терпение и еще раз терпение, неужели я должен постоянно Вам это повторять?

— Это бесполезно, Лаза, мое терпение лопнуло. С этим нужно покончить, раз и навсегда.

— Сразу же после известия о смерти Гаговича я приказал Панайотовичу усилить охрану и держать ее в боевой готовности. Кроме того, приказал полковнику Мишичу держать и Шестой полк в боевой готовности, а при малейших признаках беспорядков войти в город и оцепить Конак.

— Все это уже было, и боевая готовность, и охрана дворца войсками. Я буду сегодня говорить с Чариковым.

— Вы сошли с ума.

— Эти подлецы по уши в долгу передо мной. Но у меня есть еще пара козырей, которые могут потрясти царский трон, если я их выложу.

— Тогда пригласите Чарикова сюда.

— Он не придет, якобы болен и лежит в постели. Во всяком случае, под этим предлогом он отклонил мое приглашение на обед. Никакими силами его сегодня в Конак не затащить. Но если гора не идет к Магомету…

— Тогда спросите, по крайней мере, Сашу, что он об этом думает.

— Нет. И мне не хотелось бы, чтобы и Вы сделали это. Давайте не будем ему ничего говорить. И о смерти Гаговича он тоже ничего знать не должен. Он не любит, когда от него что-то скрывают, но при всяком упоминании о смерти, даже смерти другого человека, ему делается дурно. Это не страх — какая-то фобия. Он и раньше страдал этим, а с недавних пор стало гораздо хуже. Он не трус, но нервы его в ужасном состоянии. В его возрасте человек редко вспоминает о смерти, Саша же просто помешан на этом. У стариков это еще можно понять, но ему-то всего двадцать семь. Смерть — это дело естественное, и каждый день на шаг приближает нас к ней. Сейчас я это понимаю, а в двадцать семь чувствовала себя бессмертной.

— Именно это я и имею в виду. Вы вовсе не бессмертны, так что не надо навещать нашего друга Чарикова. Как только Вы распорядитесь подать карету, где-нибудь по дороге Вас будет поджидать снайпер.

— Мне не нужна карета, я пойду через парк, и на той стороне улицы позвоню. В посольстве я буду в абсолютной безопасности, они не допустят никакого убийства в собственном доме. Они могут что-нибудь такое планировать, оказывать поддержку, давать деньги, но все только под защитой дипломатического иммунитета. Так что отправляйтесь к этим мерзавцам напротив и скажите им, что я приду ровно в шесть.