Роуз Тремейн - Реставрация

— Нет, — ответил Пирс и устремил на меня взгляд рептилии — в нем сквозила жалость. — Так поет обычный черный дрозд.

— Не говори глупости, Пирс, — быстро проговорил я, ощущая, как сильно после этих слов забилось мое сердце, каким бы бесчувственным оно ни было. — Птицу мне подарили. Она путешествовала по океанам.

— Когда подарили? Кто ее привез?

— Понятия не имею. Бесспорно, орнитолог. Она обогнула мыс Горн. Так что забудь о черном дрозде.

Пирс пожал плечами и повернулся спиной к клетке, словно она его больше не интересовала.

— Тебя надули, Меривел, — только и сказал он.

— Хорошо. Давай выйдем в сад, найдем черного дрозда, послушаем его примитивную песенку, и тогда ты поймешь, что ошибся.

— Как хочешь, — сказал Пирс, — но хочу напомнить: сейчас зима — в это время года птицы поют редко.

— Вот еще одно доказательство того, что это не английская птица. Ты только что слышал ее красивое пение.

— Неудивительно. Твоя комната кажется ей цветочной клумбой.

Я улыбнулся его словам. Пирсу не удалось подколоть меня: яркая, пестрая комната очень нравилась мне, и вообще замечу мимоходом, что от его критики я никогда не чувствовал себя оскорбленным, как он ни старался.

Мы с Пирсом надели плащи (его, потертый, вызвал у меня острую жалость с примесью раздражения) и вышли на улицу. Мороз разукрасил инеем все вокруг. Декабрьское утро было холодным и тихим. Сухой воздух обжигал легкие.

Мы стояли, прислушиваясь. В стороне, над парком, там, где растут буковые деревья, кружили с криком грачи. Никаких других звуков не было слышно. «Пройдемся немного по аллее», — предложил я, и мы медленно — Пирс всегда ходил неспешно — двинулись вперед. Думаю, если б сам Господь вдруг вырос перед ним с раскрытыми объятиями, то и тогда Пирс не перешел бы на бег, приближаясь к Создателю своим обычным, размеренным, степенным шагом.

Не успели мы отойти на заметное расстояние от дома, как в морозную тишину ворвались звуки, которых я совсем не ждал: топот копыт, звон бубенчиков. К нам ехала карета, запряженная четверкой. Я затаил дыхание. Сомнений не было: Вайолет решила выпить бокал глинтвейна и провести со мной часок в постели. А я в это время вышел слушать черных дроздов со своим единственным другом, которого явно расстроит ее визит. Ясно одно: если я хочу удержать Пирса в Биднолде, надо немедленно отослать Вайолет обратно, как ни соблазнительно для меня ее общество.

Чтобы пропустить экипаж, мы сошли на обочину, но тут карета вывернула на подъездную аллею, и на повороте стало видно, что великолепные серые лошади не из конюшни Вайолет. Других гостей я не ждал и ломал голову, кто может мчаться к моему дому на такой скорости.

Я поднял руку — кучер (догадавшись по моей нарядной одежде, что перед ним хозяин Биднолда) попытался замедлить бег лошадей, но их галоп был таким резвым, что карета промчалась мимо. Лишь мельком увидел я в окне женское лицо под темной вуалью.

Карета подкатила к главному входу. Я побежал к дому, Пирс тащился следом, как призрак сосланного в изгнание Джона Лузли. К несчастью, я поскользнулся на льду, кое-где затянувшем аллею, и постыдно свалился, порвав розовый чулок и до крови разодрав правую руку.

Поднявшись, я нетвердой походкой продолжил путь. «Эй, там! — крикнул я. — Подождите!» Однако, когда, раскрасневшись и тяжело дыша, я доковылял до главного входа, женщина из кареты уже вошла в дом, а мои лакеи вносили за ней объемистые коробки и дорожные сундуки.

Тут я заметил, что из моей руки сочится кровь. Раздраженный этим открытием, я вошел в холл. После яркого солнечного света там было особенно темно, и вначале я ничего не видел. Потом я поднял глаза. На дубовой лестнице стояла женщина, ее лицо скрывала черная вуаль. Неуловимо знакомая поза… Еще до того, как она подняла вуаль, я уже знал, чье лицо увижу. Моей жены.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Селия выглядела еще хуже, чем я, хотя щеки мои пылали, а парик сполз на глаза. Мне показалось, что жена очень состарилась. Она запомнилась мне очень хорошенькой — маленькое личико, ямочки, — теперь же у нее был усталый вид, лицо осунулось, глаза были красные, веки распухли так, словно она проплакала всю зиму. Я сделал к ней шаг. Острая жалость охватила меня, я хотел произнести ее имя, но, открыв рот, вдруг понял, что не могу его вспомнить.

Лихорадочно обустраивая дом в соответствии со своим причудливым вкусом, я совсем упустил возможность того, что Селия Клеменс когда-нибудь будет жить под его крышей.

Поэтому, хотя в доме насчитывалось одиннадцать спален, ни одна из них, по моему мнению, не подходила для женщины, которую Вайолет Бэтхерст звала «леди Меривел, твоя супруга» и о существовании которой я напрочь забыл. «Послушай, Вайолет, — отвечал я на ядовитые замечания леди Б., — Селия мне такая же жена, как Бэтхерст тебе муж. Я о ней и не думаю, поверь мне».

Обычно подобные слова усмиряли ревность Вайолет, но однажды вечером, когда я стоял над ней на коленях и нежно водил своим набухающим членом вдоль уютной ложбинки между грудями, она вдруг приподнялась и оттолкнула меня с такой силой, что я непременно скатился бы на пол, если б моя правая нога не запуталась в простыне. «Сравнение с Бэтхерстом неуместно, — сердито сказала Вайолет, — и, если ты привел его сознательно, показывает тебя жестоким и циничным человеком. Как тебе известно, у Бэтхерста бывают светлые моменты, когда к нему возвращается память, и тогда он просто невыносим. К примеру, в среду вечером просветление пришло к нему посреди ужина, и он пополз ко мне на четвереньках под обеденным столом, попутно расстегивая штаны. Не скажи я, что лежащие на тарелке вальдшнепы — его любимое блюдо — могут остыть, все могло произойти. То же самое может случиться и с тобой, Меривел. Ты клянешься, что все позабыл, но это не означает, что однажды ты не поползешь к ней униженно на коленях.

— Я только раз в жизни ползал на коленях и то перед королем, когда по неосторожности упал у его ног, — возразил я, занимая прежнюю позицию (хотя схожесть моей позы с положением Бэтхерста под столом была мне слегка неприятна). — Твое предположение, что я, находясь в здравом уме, буду ползать на коленях перед Селией, — полный бред, и не станем больше об этом говорить.

Сказав это, я заткнул Вайолет рот поцелуем, тем самым предотвратив дальнейшие излияния. Остаток вечера прошел исключительно приятно: внезапная вспышка ревности вызвала у Вайолет дикий и необузданный приступ чувственности.

Но, провожая Вайолет до кареты, я вдруг вспомнил Селию и задумался, где ее поселить, если она все же приедет в Биднолд. Если б в тот странный вечер моей свадьбы я не видел собственными глазами ее бесстыдно раскинутых ног и прильнувшего к ее лону короля, если б, сидя в чулане, я не слышал слетающих с ее уст воплей наслаждения, воплей африканской кошки, то решил бы, что Селия — непорочная девственница, скромница с непритязательным вкусом, не знающая, что такое страсть, девушка, которой по душе спальни, обтянутые муаром бледно-абрикосового цвета, украшенные темными гравюрами с изображениями рек и соборов. Однако к тому времени, когда карета с Вайолет растворилась во мраке и я перестал махать ей вслед рукой, решение было принято: в случае чего я предложу Селии поселиться в Золотой Комнате. Несмотря на поздний час, я разбудил слуг и заставил их зажечь свечи в этой комнате, решив как следует ее осмотреть. Если б не Вайолет, такая мысль никогда бы не пришла мне в голову. Ведь это она во время нашего вечернего свидания заставила меня вздрогнуть от мысли, что в моем доме может появиться жена. Однако на следующее утро мысль о Селии вновь перешла в тот уголок моего сознания, который я представлял в виде фистулы, только заполненной не гноем, а мраком, надежно укрывшим то, что я когда-то узнал.