Роуз Тремейн - Реставрация

— Выходит, — заговорил он наконец, — ты играешь не по правилам, Меривел.

— В теннис, сир?

— Нет, не в теннис. В отношениях с твоей женой.

Я опустил глаза. На моей туфле была кровь — непонятно, откуда она могла взяться.

— Не понимаю, какое правило я нарушил, сир, — тихо сказал я.

— Это меня удивляет. Ты знаешь, почему тебя выбрали в мужья Селии?

— Вы не сомневались, что я сделаю все, чего вы захотите.

— Но таких людей полно в королевстве. Нет, причина не в этом. А в том, что в начале нашего знакомства ты рассказал мне, как видел в Кембридже открытое живое сердце, и сказал, что уверен в том, что твое сердце абсолютно ничего не чувствует. Я тебе поверил. А теперь вижу — зря: это оказалось неправдой.

Воцарилось долгое молчание. Когда один из хранящих молчание — король, тишина пугает; меня бросало в жар, сознание мутилось.

— Тебя не просили влюбляться, Меривел, — заговорил наконец король. — Более того, именно это тебе запретили. Но ты так размяк, стал неженкой и глупцом до такой степени, что не понял одного: нарушив договор, ты, подобно Адаму, изгоняешься из рая.

— Из рая?

— Да. Кто ты теперь? Роль мужа Селии ты играть больше не можешь: после всего случившегося она не в состоянии тебя видеть. Пытаясь стать тем, кем должен был всего лишь притворяться, ты стал ненужным.

Я смотрел в сад — он постепенно погружался в сумерки. У каменной скамьи я еще различал фигуру Уилла. Скоро, когда тьма окутает все вокруг, он не будет знать, куда идти.

— Я не хотел… — залепетал я, — …не хотел влюбляться в Селию. Сначала мне понравился ее голос, ее пение. Я не понимаю, как эта любовь переросла в другую. Не понимаю — как.

— Это случилось, потому что ты позволил этому случиться, Меривел. Ты мало трудился, у тебя было много праздного времени. Ты замечтался. Решил, что сможешь переродиться. Voilà tout. [53] Вот и все (фр.). И теперь ты мне больше не нужен.

Король отвел глаза в сторону, и на какое-то мгновение я решил» что последние слова подразумевали, что я должен откланяться и уйти. Но нет. Король еще не сказал последнего слова.

— К счастью, Меривел, — продолжал он, — я испытываю к тебе достаточную привязанность и хочу вновь видеть тебя человеком, приносящим пользу, — пусть не мне, но другим людям. Однако, судя по твоему виду, боюсь, для этого потребуется время. Но мы должны постараться, разве не так?

— Да, сир.

— Хорошо. Теперь послушай, что я решил. На настоящий момент я доволен тем, как устроена моя жизнь. Селия вернулась и, похоже, набралась мудрости — возможно, от тебя, хотя я сомневаюсь, да и она это отрицает. Во всяком случае, она возвращается в Кью, и я счастлив, что она будет там жить. Но не во всем мне так везет. Мне кажется, что «медовый месяц» моего правления закончился.

Король опять слегка отвел голову в сторону. Теперь я видел его профиль и в очередной раз поразился красоте этого длинного изящного носа, типичного для всех Стюартов и столь отличающегося от моего. Я уже приготовился сказать, что народ никогда не перестанет его любить, но король опередил меня.

— Мне не хватает денег, — сказал он. — Мы ввязались в торговую войну с голландцами, а у меня нет средств снарядить флот. Бедность унижает, Меривел, это положение надо исправить. Я был слишком щедр, слишком расточителен, — дарил земли, поместья. Теперь наступило время расплаты. Пришло время заняться арифметикой.

Вот так король подошел к тому, что назвал «арифметикой»: он отбирал у меня Биднолд.

Он вновь «вступал во владение» имением — как «вступал во владение» Селией. Ведь ни Биднолд, ни Селия изначально мне не принадлежали. Все, что у меня было, я получил от короля, и теперь он забирал это обратно. Некий французский дворянин был готов купить дом, землю, мебель и все остальное; на вырученные деньги предполагалось купить пеньку, смолу, парусину и снаряжение. Таким образом, Биднолд вновь «становился полезным». Согласно арифметике короля, земля преображалась в корабли, которым предстояло участвовать в войне.

А как же я? Боже, как мне снова стать полезным? Теперь, когда я лишился всего, только медицина могла прокормить меня. Я должен, наконец, очнуться от спячки, о которой говорил король. Никогда больше не проводить мне в мечтах время под норфолкским небом — собственно, уже с этого вечера, — а из имущества у меня остается только лошадь и хирургические инструменты — подарки, преподнесенные королем не из соображений практической выгоды, а по велению сердца.

Подкрадывалась чума. Как мне однажды напомнили, чума не только выводит людей из сна, но и лечит от забывчивости. Они вспоминают о существовании Смерти. Я тоже вспоминаю, что Жизнь коротка, что Смерть настигает нас с той же неизбежностью, с какой сумерки сейчас окутывают летний домик. За этим приходит новое воспоминание — медицина. «Так что, Меривел, ты перестанешь мечтать и опять займешься делом. Станешь приносить пользу».

Думаю, король улыбался, глядя на меня. Он, несомненно, считал, что поступает умно и правильно, отбирая у меня Биднолд: можно сказать, убивал сразу двух зайцев — делал из меня вновь «полезного члена общества» и выручал некоторое количество денег на свои нужды. Король не мог даже вообразить, в какое ужасное состояние привела меня суровость его наказания, — я был просто убит. С того момента, когда я догадался, что Финн шпионит за мной, сомнений не было: мое обращение с Селией уничтожит последние теплые чувства ко мне, сохранившиеся у короля. Но я и представить себе не мог, что у меня отберут Биднолд. Я верил, что Биднолд — навсегда мой. Иногда я представлял, как буду в нем стариться, — возможно, вместе с Вайолет, если Бэтхерст вдруг окочурится от приступа эпилепсии, — а потом упокоюсь на местном кладбище. Теперь, когда терял его, терял вместе с Уиллом Гейтсом и Кэттлбери, ковром из Чанчжоу, бирюзовой кроватью и всем остальным, мне открылась вся глубина моей привязанности к этому месту. Дом стал моим. В каждой комнате я видел частицу себя. Биднолд был препарированным Меривелом. Из яркого и шумного живота вы поднимались в мое сердце, — оно, хоть и жаждало разнообразия, хранило также и тайны, — потом в мозг — небольшое, симпатичное местечко, несколько пустоватое, но иногда и в нем вспыхивал свет. Возвращая себе дом, король лишал меня моей сущности.

До сих пор я всегда был покорен своему господину, беспрекословно, не торгуясь, выполнял все его приказы. Но сейчас, предвидя весь ужас своего бездомного существования, я решил молить короля о снисхождении. Я опустился на каменный пол и молитвенно сложил руки.

— Сир, молю вас, позвольте мне остаться в Биднолде. Не думайте, что я там бездельничаю. Я открыл в себе новое призвание — художника. Еще учусь играть на гобое, пытаюсь понять смысл движения светил на небе и недавно возложил на себя новую обязанность — стал приходским попечителем по призрению бедняков.