Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая

Чем больше я думаю, тем дальше уходит от меня сон н тем тревожнее делается на душе. Нет, пора действовать!; Проливается народная кровь под Гиляном, льется она рекой и на улицах Баку. И тут и там народ воюет с английскими грабителями, а мы здесь щеголяем в их мундирах!..

После встречи с Баба Дадашем меня долго мучает совесть. Будто весь мир осуждает, проклинает меня, что я одет в английский мундир. Меня преследуют неприязненные взгляды людей. Стоит закрыть глаза, как передо мной является насмешливое лицо Арефа. Он нам говорит: «Эх, Гусейнкули… Как же так! Сколько хороших дел вы, ребята, сделали для народа, для Ходоу-сердара, а теперь! Не думал, что вы будете служить в войсках британского империализма!» То Парвин стоит в глазах передо мной: «Ах, дорогой Гусейнкули! Зачем ты это сделал? Почему не посоветовался со мной: надевать английский мундир или не надо? Ты же их презираешь и всех богатых ненавидишь. Но разве сам ты не ради богатства записался в Курдлеви? А! Понятно, ты хочешь стать на одну ногу со мной! Тогда тебе не будет стыдно жениться на мне? Никто не скажет: Парвин-ханым нашла себе, выбрала в мужья нищего… Гак что ли? Если так, то ты во мне ошибаешься. Если так, забудь о Парвин! Меня нисколько не смущает, что ты беден! Но мне не нужен ты, покинувший в грозный час свой народ и родину, вставший под одно знамя с англичанами, которые хотят превратить нас в своих рабов! Так что, прошу тебя одуматься, пока не поздно…» Я думаю и пугаюсь своих мыслей. К черту все. Я положу этому конец!

После тактических занятий я делюсь своими горькими мыслями с Ахмедом и Аббасом.

— Ну и что же ты предлагаешь, Гусо? — спрашивает Ахмед. — Есть у тебя что-нибудь дельное в голове, или там черный ветерок гуляет?

— Нет, это не так просто! — злюсь я на его иронический вопрос. — Надо бежать, нужно быстрее присоединиться к Ходоу-сердару. Приведем в Гилян людей, принесем оружие и патроны. Пусть небольшая, но все-таки будет помощь восставшим. На что же еще надеяться?! Кучан на военном положении. Вооруженное выступление нам вряд ли удастся сделать… Слишком много в городе британцев и шахской жандармерии. В общем, надо бежать…

— Вот это и есть трусость, Гусо, — спокойно заявляет Ахмед. — За стенами крепости Гилян сидеть с винтовкой каждый сможет. А здесь не каждый сумеет действовать. Мы находимся в логове врага. Нам надо здесь с головой орудовать, и не винтовками, а языком. Надо разлагать вражескую армию. Агитировать солдат надо против войны, склонять их на сторону народа!

— Дорогой Ахмед! Все это я хорошо понимаю. Но люди-то считают нас изменниками родины. Они. не знают, что мы ведем подпольную работу.

— Кому надо, те знают! — непререкаемо говорит Аббас. — Остальные узнают, когда это будет нужно. Ты трусишь, Гусейнкули. Разве ты забыл о просьбе Ходоу-сердара? Забыл— о чем нас с тобой просил Шамо?

— Все помню, Аббас. Но долго нам надо готовиться, чтобы опорожнить склад с боеприпасами. Во всяком случае, часовые должны быть все свои, а это нелегко сделать…

— Учить надо людей, — агитировать! — опять вступаете разговор Ахмед.

— Да какой из меня агитатор, друзья? Помилуй аллах, из меня агитатор, как из верблюда парикмахер. Был бы я как Ареф, как Баба Дадаш, как Мирза-Мамед!..

— Хорошо, — говорит Аббас. — Для тебя Мирза-Ма-мед авторитет У него и спросим, чего делать: бежать к Ходоу или действовать здесь!

— Согласен. Поговорим с Мирза-Мамедом. А сейчас неплохо бы прогуляться по городу. Мудрые мысли приходят во время ходьбы.

«…Еще скажу: рада, что тебя повысили в звании. Я и не сомневалась, что заметят, ты ведь такой видный из себя и ужасно спокойный. Только не надо, джанчик мой, сильно стараться. Бабушка говорит, что «Курдлеви» — это не курдская, а английская армия, только служат в ней курды. Она слышала от Сердара Моаззеза, что в «Курдлеви» командует кавалеристами капитан Кагель. Может, ты с ним даже встречаешься…

А у нас тут опять неспокойно. Только и разговоров, что о Ходоу-сердаре. Он снова сбросил в Миянабаде Монтасера и сам командует, как ему вздумается. Я-то радуюсь, потому что ты его лично знаешь, а обо мне он слышал от тебя. Ох, жалко, что ты не с ним: все люди считают его своим героем и многие курдские парни бегут к нему в горы. Твой брат Мансур тоже в Гиляне у Ходоу. Но это секрет. Ни тетя Хотитджа, ни моя бабушка об этом не знают и знать не должны. Мансур предупредил, что кроме Гусейнкули нельзя говорить об этом никому. Вот я тебе одному и сообщаю…»

«…В городе появились индусы-военные и офицеры — британцы. Бабушка всех их называет саранчой — такие они прожорливые. Со всех сторон Боджнурдского ханства в город идут обозы с пшеницей, рисом и горохом. Все это для военных… Ну и аппетит у гостей наших!

Вчера бабушка пришла из дворца веселая, прямо счастливая. Ходит, смеется и рассказывает: «Перегрызлись эти жадные волки. Моаззез даже горячкой заболел, но шайтан ему помог — поправился. А все из-за хлеба! Не хватает его, чтобы снабдить всю английскую армию. Самые хлебные места— в руках мятежников. Так что приходится туго боджнурдским ханам».

Бабушка говорит, собрал во дворец Моаззез всех своих братьев, и начали они решать: кто, сколько и каких продуктов должен отправить англичанам. Спорили они, спорили между собой, да и передрались. Бабушка говорит: «Все равно они подушат друг друга, такова их порода!» Я молю аллаха, чтобы он отомстил за меня этому страшному вампиру Моаззезу. Чем больше я думаю о моих покойных родителях, тем страшнее ненависть к этому гнусному человеку…»

«…Джанчик мой, дорогой Гусейнкули, как же тебе не стыдно испытывать мою любовь? Вот уже целый месяц нет

от тебя писем. Не случилось ли что-нибудь с тобой? Пишу, а сама думаю— отведи аллах от Гусо все несчастья! Милый мой, если бы ты знал, как я по тебе соскучилась за эти шесть месяцев, как ты уехал из Боджнурда! Я ложусь и встаю с твоим именем, и во сне тебя вижу часто. Из дому никуда не выхожу. Только к подружкам и обратно. Подружки часто навещают меня, мы проводим интересные вечера, играем в разные игры и поем песни. Точь-в-точь как сельские курдянки на бендарик.

По твоему совету, я достала «Шах-намэ» Фердоуси и теперь читаю каждый день. До чего же интересная книга! Какой должно быть благородный человек — твой учитель Ареф, если учил он тебя любить родину, как любил ее кузнец Кавэ. Когда я читаю «Шах-намэ», то у меня возникают разные мысли о жизни. И если сравнить настоящее с тем временем, то конечно — Ходоу больше похож на Кавэ, чем Моаззез, Лачин и Кагель. Эти трое напоминают мне Зохака. Они не думают о народе. Они страдают за свое богатство… А тебя я ни с кем не сравниваю. Ты особо живешь в моем сердце. Я думаю только о тебе, чтобы ты был жив и здоров и почаще писал письма. А потом, когда ты приедешь в Боджнурд, я буду самой счастливой девушкой на свете…