Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов

В самой Москве были приняты следующие гигиенические меры: в черте города было запрещено хоронить, и приказано умерших отвозить на вновь устроенные кладбища, число которых возросло до десяти, кроме того, велено погребать в том платье, в котором больные умерли. Фабричным с суконных фабрик было приказано явиться в карантин, неявившихся велено бить плетьми. Сформирован был батальон сторожей из городских обывателей и наряжен в особые костюмы.

Полицией было назначено на каждой большой дороге место, куда московским жителям позволялось приходить и закупать от сельских жителей все, в чем была надобность. Между покупателями и продавцами были разложены большие огни и сделаны надолбы, и строго наблюдалось, чтобы городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе. Деньги при передаче обмакивались в уксус. Но, несмотря на все это, чума принимала все более и более ужасающие размеры.

Фурманщики, или мортусы, уже были не в состоянии перевозить всех больных в чумные больницы, которых было в Москве несколько. Первая из них была устроена за заставой, в Николо-Угрешском монастыре. Большая часть из мортусов сами умерли, и пришлось набирать их из каторжников и преступников, приговоренных к смертной казни. Для них строили особые дома и дали им особых лошадей. Они почти одни и хозяйничали в как бы вымершем, да и на самом деле наполовину вымершем городе.

Рассказ о виденном фабричным загадочном сне, а главное, появление самого сновидца у Варварских ворот оживило Белокаменную. На улице появились сперва небольшие кучки, а вскоре и целые толпы народа, направлявшегося к Варварским воротам.

Священники бросили свои церкви, расставили здесь аналои и стали служить молебны. В числе первых из них явился отец Иоанн. Икона помещалась высоко над воротами. Народ подставил лестницу, по которой лазил, чтобы ставить свечи. Очень понятно, что проезд был загроможден.

Во время эпидемий всякие сборища губительны. Бывший тогда московским митрополитом знаменитый Амвросий Зертись-Каменский приехал к Петру Дмитриевичу Еропкину посоветоваться, не убрать ли икону Варварской Божьей Матери в церковь.

— Не советую, ваше высокопреосвященство, время смутное, брать икону небезопасно.

— Но там, Петр Дмитриевич, собрали на нее в сундуке немалую сумму… Как с нею быть?.. Этот сновидец фабричный куда как мне подозрителен… Не мутят ли через него враги наши?

— Какие враги, владыко?

— А ляхи. Их много в Москве, а чай, вам ведомо, что они у себя против короля своего, поставленного нашей матушкой-царицей, бунтуют…

— Ведомо, ведомо… Только что же им Москва-то помешала? Кажется, лучше, чем у матери родной приняты да обласканы…

— Змеи они, Петр Дмитриевич, отогретые на груди… Хотя сан мой и не дозволяет осуждать, но он же велит мне говорить правду… Поляк везде и всегда свою линию ведет и своей цели добивается.

— Но какая же цель тут?.. — недоумевал Еропкин.

— Цель — посеять внутреннюю смуту в России, чтобы отвлечь ее силы от внешних действий. Вон они силились вкупе с французом на нас Турцию и Швецию натравить… Им только чем ни на есть досадить нам… Вот что.

— А-а-а… — протянул Еропкин, и неизвестно, было ли это восклицание согласием с московским архипастырем или нет.

Наступило молчание. Оба собеседника сидели друг против друга в кабинете дома Еропкина.

— Так как же насчет иконы, Петр Дмитриевич?

— Мой совет, ваше преосвященство, не трогать… Опасно…

— А сундук? Деньги можно бы пожертвовать на Воспитательный дом.

— Сундук можно взять, я распоряжусь…

Разговор этот происходил 15 сентября 1771 года.

На другой день Еропкин, верный своему обещанию, данному митрополиту, послал небольшой отряд солдат с двумя подьячими опечатать сундук Площадь у Варварских ворот была запружена народом. Подьячие, конвоируемые солдатами, благополучно добрались до денежного сундука, у которого стоял знакомый нам фабричный, окруженный слушателями, благоговейно внимавшими его рассказу о виденном им чудном сне.

— Матушка, Пресвятая Богородица, прости нас, грешных!..

— Царица Небесная, святая Заступница, охрани…

— Мати всепетая, Пречистая Богородица, помилуй…

Такие возгласы слышались вокруг. Подьячие начали обвязывать сундук принесенными с собой веревками.

— Бейте их!.. Богородицу грабят! — вдруг раздался возглас из толпы.

— Богородицу грабят! Богородицу грабят!.. — гулом пронеслось по площади от Варварских до Спасских ворог.

— Бей их, нехристей… Бей! — уже рычала через минуту возмущенная толпа.

Со Спасской башни раздался зловещий звук набата. Это звонили забравшиеся туда звонари-добровольцы. При звуках набата толпа еще более рассвирепела и с криками «Богородицу грабят» набросилась на подьячих и солдат. Они были избиты, сбиты с ног и буквально растоптаны народом.

— Это все попы орудуют… Они… — бросил кто-то в толпу.

— Они Богородицу грабят… — подхватил другой.

— Бей их! — закричала толпа.

Священники, к их счастью, успели уже убраться с площади.

— Тоже они народ подневольный. У них есть наибольший… Митрополит… Недаром он вчера ездил шептаться с Еропкиным! — крикнул какой-то чернявый парень в суконной поддевке, в нахлобученной на глаза шапке.

— Бить наибольшего… Бить митрополита… — заревела толпа, уже представлявшая из себя тот горючий материал, который вспыхивает от каждой искры.

Этой искрой могло служить каждое слово, как бы нелепо и неразумно оно ни было.

— Бить митрополита! Он Богородицу грабит! — раздались крики, скоро перешедшие в один неистовый крик, выходивший из многотысячной груди обезумевшей толпы.

Народ бросился в Кремль. Бог знает, откуда в руках народа появилось оружие и орудия. Ружья и тесаки были взяты, впрочем, у убитых солдат.

— Грабят Богородицу! — вопила толпа.

Ворвавшись в Чудов монастырь, толпа начала бить и рвать все попадавшееся ей под руку, не останавливаясь даже перед страшным кощунством, — мятежники срывали иконы, ломали их, топтали ногами. Чудовские погреба были тогда отдаваемы в наем купцу Птицыну. В них хранились бочки с вином. Погреба были разбиты — вино выпито. Оно подвигнуло народ на еще большие бесчинства. Не найдя митрополита Амвросия в Чудовом монастыре, толпа бросилась в Донской, куда по полученному ею, тоже бог весть откуда, известию отправился владыко.

Известие было, к несчастью, верно. Митрополит Амвросий, услыхав звон в набат и видя бунт, сел в карету своего племянника, тоже жившего в Чудовом монастыре, и велел ехать к сенатору Собакину. Тот от страха его не принял. Тогда владыко поехал в Донской монастырь, откуда послал к Еропкину просить, чтобы он дал ему пропускной билет за город. Вместо билета Петр Дмитриевич прислал ему для охраны его особы одного офицера конной гвардии.