Мика Валтари - Тайна царствия

Матфей опять обернулся ко мне и, потирая глаза, устало произнес:

– О тебе я даже не знаю, что и думать. Смирение говорит в твою пользу, а твои речи не похожи на слова одержимого.

И вдруг, резко подняв руку, он тихо произнес:

– Все же я не могу признать в тебе брата, потому что ты язычник и потребляешь нечистую пищу. Если ты был хотя бы новообращенным! Однако фалд, пришитых к твоему плащу, недостаточно, чтобы ты стал сыном Израиля.

Закхей ударил себя в чахлую грудь.

– Нет! – воскликнул он. – Нет, этот римлянин вовсе не принадлежит к числу заблудших сынов Израиля, как я. Иисус сам признал меня сыном Авраама, но как этот необрезанный человек может войти в Авраамову семью?

– Вчера ты говорил совсем по-другому и даже заключал меня в объятия как родного брата, – напомнил я ему.

Говоря так, я прекрасно понимал, что эти двое иудеев чувствуют себя едиными в союзе со своим Богом, и все остальные навсегда останутся им чужими. Теперь Закхей казался мне чрезвычайно уродливым и неприятным.

– Я был утомлен путешествием, – в довершение всего заявил он, – а то, что я услышал о случившемся в Иерусалиме, вывело меня из-под собственного контроля; кроме того, ты заставил меня выпить крепкого вина, и я не соображал, что ты со мной творил. Однако теперь мне все ясно.

Аденабар с иронией обратился ко мне:

– На твоем месте я бы давно оставил этот разговор. Они уже успели ударить тебя по одной и по другой щеке, и чем больше ты будешь ломать себе голову, тем чаще на тебя будут сыпаться их удары! Забудь о своем безумии и признай раз и навсегда, что их царь воскрес из мертвых вовсе не для тебя!

– У меня есть собственная голова на плечах, и я волен делать с ней все, что захочу, – продолжал упорствовать я, хотя у меня не осталось никакой надежды – Один лишь император имеет право отрубить ее ударом меча. Ступай с миром, Аденабар, тебе больше нечего опасаться.

– Мне не хотелось бы оставлять тебя беззащитным с этими двумя, – настаивал он.

– Нет, это мы уйдем, – сказал Закхей и потащил Матфея за руку. – Оставайтесь здесь, римляне, наши пути расходятся!

Однако я воспротивился их уходу. Проводя центуриона до двери, я вернулся в комнату. Больше никем не сдерживаемый, я опустился так низко, что был готов броситься к ногам бывшего сборщика налогов.

– Сжалься надо мной, о ты, которого он избрал своим учеником! – взмолился я – Что особенного в твоем учении, если ты любишь лишь своего брата? Разве римляне не поступают точно так же? Его учение казалось мне весьма милостивым, однако твое сердце крепче камня, потому что ты отталкиваешь меня. Даже богатый человек бросает псам, которых презирает, остатки со своего обильного стола. Научи же меня!

Уход Аденабара успокоил Матфея, и он опять сел. Похоже, он чуть смягчился и сидел, прикрыв лицо руками. Тогда я понял, что он находится в еще большем замешательстве, чем я.

– Пойми меня и не считай безжалостным человеком, – изменившимся голосом сказал он, – Все это тяготит мою и без того удрученную душу! Мы похожи на ягнят, разогнанных стаей волков, и несмотря на то что ищем друг у друга спасения, в душе мы остались заблудшими овцами, с тех пор как утратили нашего Господа. Нам следует непреклонно защищать то, что нам осталось. Мы спорим между собой и жестоко друг друга обличаем; Петр говорит одно, а Иоанн – другое, однако никто из нас не может поверить в то, что он воскрес, и понять это, И вот ты приходишь к нам в овечьей шкуре! Откуда нам знать, что под ней не скрывается волк? Разве виноград растет на колючках? Что хорошего мы можем ожидать от римлянина?

Продолжая заламывать себе руки, он говорил, высказывая все, что накопилось у него на душе.

– Конечно, он учил нас любить своих врагов и молиться за своих преследователей. Но насколько это возможно? Он однажды даже сказал: «Если твой правый глаз вводит тебя в грех, вырви его и брось». Пока он был с нами, мы верили в него, но когда его не стало, силы покинули нас и мы почувствовали себя заблудшими овцами. Как отличить праведного человека, искренне ищущего путь к нему, от неправедного, если для нас самих еще ничего не ясно?

Закхей притронулся к его плечу.

– Он говорит тебе о том, что мне самому не было известно, – сказал он. – Однако, Матфей, будь осторожен: несмотря на свой невинный вид, это очень хитрый человек. Он напоил меня, чтобы выведать тайны, которые Мессия передал, находясь в моем доме.

Однако Матфей ничуть не рассердился. Наоборот, в нем чувствовалось большое самообладание и взвешенный подход к моим словам.

– Ты прав, чужестранец, – помолчав, произнес он. – Действительно, он обучил нас правильно молиться и укрепил свой союз с нами, однако я не могу поведать тебе слова молитвы, которую он передал нам одним.

Похоже, он примирился со мной, и теперь его лицо излучало безмерную доброту. Улыбаясь, словно ребенок, он сложил ладони.

– Ему была известна причина, по которой он избрал нас. Вероятно, в нас сокрыто нечто такое, что необходимо для построения нашего царства, даже если мы сами этого не осознаем. Когда мы следовали за ним, то испытывали чувство ревности друг к другу и ставили под сомнение его слова, постоянно обращаясь к нему за дополнительными разъяснениями. До сих пор я все еще не могу понять, почему из всех нас он предпочитал именно Петра, Иакова и молодого Иоанна, которых постоянно брал с собой в горы и позволял им видеть то, что не видели другие, и почему среди избранных оказался Иуда Искариот, которому он даже доверил наши средства? На то у него, несомненно, были свои причины, но я не смог их понять.

Он еще сильнее сжал ладони и, уставившись своим детским взглядом в пустоту, продолжал:

– Будучи сборщиком налогов, я умею читать и писать даже по-гречески, знаю сложные математические действия, умею пользоваться весами и мерами. Таким образом, я приучен взвешивать каждое слово и каждый поступок. Поскольку у меня нет никакой новой системы измерений, я вынужден применять старую, которая была нам дана Моисеем, пророками и Святым Писанием, а с этой мерой невозможно подойти к язычнику, даже если бы мне очень захотелось! Тем не менее, я предчувствую, что должно существовать что-то еще, поскольку он выбрал меня именно из-за моей должности. От него я узнал следующее: «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Мне кажется, что он хотел нам передать новую систему измерения. Однако она мне не известна, и я вынужден пользоваться той, к которой привык с детства.

Его речи запали мне в душу, и я вспомнил слова моего доброго учителя из Родоса, который говорил мне, что в основе всякого измерения находится сам человек. Таким образом, до сегодняшнего дня несовершенство, сомнение и незавершенность составляли для меня единственную систему измерения, с которой я подходил к жизни и ко всему происходящему на свете. Эта система сделал меня терпимым к слабостям других и своим собственным настолько, что мне трудно строго судить кого бы то ни было. Конечно, человеку свойственно стремиться к лучшему, однако он не в состоянии полностью достичь его, точно так же, как он не может добиться совершенства в красоте, потому что при этом остается всего лишь человеком.