Мика Валтари - Тайна царствия

И все же не воспринимай слишком всерьез то, что я рассказывал тебе о предсказаниях. Для меня неважно, что твои горделивые уста с улыбкой произнесут: «Этот Маркус так и остался неизлечимым мечтателем!», потому что если бы я не был таковым, ты бы меня не любила. А если ты любишь меня до сих пор, то я не могу найти этому иного подтверждения.

Яффа – это старинный сирийский порт. Какое счастье написать тебе, о Туллия! Не забывай меня!

Нет ни одного корабля, который отправлялся бы в Брундизиум до окончания Пасхи. Итак, я отправлю это письмо из Иерусалима.

Сегодня праздник Пасхи, и я пишу тебе из форта Антонии, находящегося внутри святого города Иерусалима. Со мной случилось нечто, о чем я даже не мог догадываться и чему до сих пор не могу дать определения. О Туллия, я нахожусь в полном смятении и пишу тебе в надежде объяснить самому себе произошедшее.

Я более не испытываю предосудительного отношения к предсказаниям и, быть может, никогда его не испытывал, даже если иногда говорил или писал об этом. Сейчас я полностью уверен, что решение предпринять это путешествие принадлежало отнюдь не мне, и если бы я даже захотел, то все равно ничего бы не смог изменить. До сих пор не могу понять, какие силы руководили мной! Расскажу все по порядку.

Мы остановились на том, что я собирался на базаре в Яффе нанять осла; это я и предпринял, несмотря на обилие других предложений, обещавших мне куда более легкое путешествие. Итак, я без промедления покинул побережье, присоединившись к последним паломникам, которые направлялись в Иерусалим. Мой осел оказался кротким и хорошо выдрессированным животным: за время всего путешествия не доставил мне никаких хлопот; похоже он столько раз проходил путь от Яффы до Иерусалима и от Иерусалима до Яффы, что прекрасно знал каждый колодец, каждую стоянку, каждую деревню и каждый постоялый двор. Думаю, более подходящего проводника мне было не сыскать, а животное, в свою очередь, похоже, испытывало ко мне наилучшие чувства, поскольку я ни разу не сел на него верхом, даже на крутых спусках, ограничиваясь тем, что шагал рядом с ним.

От Яффы до Иерусалима оставалось всего лишь два перехода, однако предполагалось, что путешествие по гористой местности будет более утомительным, чем по ровной дороге. Но ничего подобного: Иудея – это великолепное по красоте место, полное садов, проходить по таким краям доставляет сущее наслаждение. Миндальные деревья в долинах уже отцвели, однако в ландах на протяжении всего пути вдоль дороги растет множество красивых цветов. Я чувствовал себя отдохнувшим и словно помолодевшим, настолько было приятно шагать, как во времена молодости, когда я увлекался спортивными дисциплинами.

Итак, благодаря своему образованию и чувству осторожности, которое я обрел за время своей беспокойной жизни, я научился не придавать чрезмерного значения внешним формам. Я предпочитаю не выделяться из массы ни одеждой, ни манерой поведения. Я предпочитаю обходиться без прислуги и без глашатаев, которые сообщали бы о моем приближении, и когда по дороге на лошадях проносились важные господа, подгонявшие свои экипажи и рабов, я со своим ослом смиренно останавливался на обочине. Мне больше нравилось наблюдать за исполненными смысла движениями ушей осла, когда он поглядывал в мою сторону, чем разговаривать с важными господами, которые иногда останавливались, чтобы поприветствовать меня и предложить продолжить путь вместе с ними.

На борта своей одежды иудеи нашивают полоски бахромы·, и именно так их можно отличить от всех остальных смертных. Однако дорога, превращенная Римом в превосходный военный путь, за свою долгую жизнь повидала столько людей из самых различных стран, что даже отсутствие бахромы на полах моей одежды не привлекло ко мне никакого внимания. Во время переходов нам давали воду, таким образом, я смог напоить осла и омыть руки и ноги. Всеобщее возбуждение, царившее здесь, достигло такого предела, что прислуге некогда было отличать иудеев от чужестранцев! Повсюду господствовала атмосфера праздника, словно помимо иудеев все остальные тоже отправились в путь, чтобы отпраздновать их освобождение от египетского рабства.

Если бы я поторопился, то мог бы прибыть в Иерусалим уже на вторую ночь после начала путешествия. Но поскольку я был чужестранцем, то спешка паломников была мне ни к чему. Я наслаждался чистым горным воздухом и без устали восхищался цветущими склонами гор Иудеи. После легкомысленного образа жизни, который я вел в Александрии, мой разум как бы очистился, и я наслаждался каждой секундой; простой хлеб казался мне вкуснее всех египетских лакомств, и чтобы сохранить свежесть ощущений, на протяжении всего пути я не добавил к воде, которая была для меня лучшим нектаром, ни одной капли вина.

Я неспешно шагал вперед. Пастушья свирель, созывающая стада на закате дня, застигла меня достаточно далеко от Иерусалима. Конечно, я мог после непродолжительного отдыха достичь цели своего путешествия при лунном свете, но мне столько раз расхваливали зрелище, которое представляет собой Иерусалим с его возвышающимся на горе храмом, мраморные стены и золотое убранство которого сверкали в лучах дневного света. Все это мог наблюдать путешественник, подходящий к городу с другого конца долины. Я решил вкусить всю прелесть картины, чтобы составить себе полное впечатление о священном городе иудеев.

Поэтому, к великому удивлению своего осла, я свернул с дороги, чтобы обменяться несколькими словами с пастухом, который гнал стадо овец в укрытие горной пещеры. Говорил он на местном наречии, однако все же понял мой арамейский язык и заверил меня, что в этих местах нет волков. У него не было собаки для защиты овец от диких зверей, и он довольствовался тем, что сам спал у входа в пещеру, чтобы туда не проникли шакалы. В его котомке не оказалось ничего, кроме черного ячменного хлеба и большого окатыша козьего сыра, он был весьма доволен, когда я угостил его своим пшеничным хлебом, просвирняком и сушеными фигами, однако, узнав, что я другой веры, отказался от предложенного мною мяса. Тем не менее он вовсе не пытался держаться от меня в стороне.

Мы ели у входа в пещеру, а мои осел бродил в ее окрестностях. Окружавший нас мир поначалу окрасился в темно-фиолетовый цвет горных анемон, затем наступила ночь, на небе высыпали звезды. Ночь принесла с собой немного прохлады, я чувствовал, как из пещеры долетает теплота овечьих тел. Запах их шерсти усилился, однако это не доставляло неприятного ощущения а совершенно наоборот – напоминало запах детства и домашнего очага. И тогда мои глаза наполнились слезами, но плакал я не по тебе, о Туллия! Мне казалось, что я плакал от усталости: путь истощил последние силы моего ослабевшего тела; я, несомненно, оплакивал сам себя, свое прошлое, все, что утратил, и все то, что мне еще предстояло пережить. В эту минуту я безо всякого страха испил бы из источника забвения.