Мика Валтари - Тайна царствия

Я попросил Арисфена изложить мою просьбу, однако тот, подняв руки, лишь засмеялся и вернулся в свой кабинет, где приказал скрибе отсчитать нужную мне сумму и написать вексель на имя своего представителя в Тивериаде. Создалось впечатление, что ему поскорее хотелось умыть руки. Взглянув на Натана во второй раз, я убедился, что, по крайней мере, я имею дело не с соглядатаем.

– Меня зовут Марк, я римский гражданин, Натан. Мне вместе с одной женщиной нужно отправиться в Тивериаду. Я хотел бы проделать этот путь как можно более простым и не привлекающим внимания способом. Я заплачу столько, сколько ты укажешь, и на время поездки доверяю тебе свой кошелек.

Проводник поднял глаза, посмотрел мне в лицо, а затем взглянул на мои ноги, словно желая определить, насколько я готов к пешей ходьбе. Затем, не говоря ни слова, лишь кивнул головой. И все же мне показалось, что в его глазах засветилось удивление.

– Думаю, что трех или четырех ослов нам будет достаточно – продолжал я, – моя спутница и я нуждаемся в ковре, на котором мы могли бы спать, и кухонной утвари. Отыщи то, что кажется тебе необходимым, и приходи к полудню в дом галантерейщика Карантеса, что в переулке галантерейщиков, неподалеку от дворца Асмонидов.

Он опять кивнул головой и, разжав пальцы, выпустил из рук наполовину ободранную от коры ветку дерева, которая, упав, осталась лежать надломленным краем кверху; затем он в третий раз кивнул головой. Как и говорил банкир, человек этот оказался отнюдь не болтливым, и после расспросов Арисфена мне было приятно, что он ни о чем не стал меня спрашивать. Я вернулся в дом, чтобы попрощаться с банкиром.

Арисфен, как и полагалось человеку его профессии, сразу же представил мне состояние моего счета и поручил секретарю вручить мне кошелек и вексель.

– Приятного путешествия! – пожелал он. – Когда вернешься, увидимся здесь, в Иерусалиме.

Я вышел во двор и передал кошелек Натану, который, взвесив его, прицепил к своему поясу, присмотрелся к положению солнца в небе и, ни слова не говоря, ушел. Я остался стоять на месте, растерявшись от удивления, настолько наша сделка была не похожа на все остальные, которые обычно совершаются на Востоке. Тем не менее мне и в голову не пришла мысль, что такой человек мог бы меня попросту обмануть.

Я направился в квартал, расположенный у городских стен, где я когда-то шел вслед за человеком, который нес кувшин с водой. Карабкаясь по лестницам и кривым закоулкам, я понемногу продвигался вдоль старинных стен и дошел до ворот, через которые мы некогда проходили. Несмотря на принятое решение никогда больше не разговаривать с его учениками, изгнавшими меня с глаз долой, я решил удостовериться в том, что они действительно покинули город.

Мне показалось, что я узнал дом, в котором однажды уже побывал; его тяжелые ворота были приоткрыты, однако во дворе не было заметно никакого движения. Неожиданно меня охватил какой-то необъяснимый страх, заставивший, сам не знаю почему, пройти мимо ворот дома, не останавливаясь. Затем я еще раз вернулся, однако опять не вошел в дом и, думаю, что не смог бы этого сделать, даже если бы мне очень захотелось.

Я немного постоял, затем решил пройти мимо дома еще раз. Я был зол на себя из-за этой робости и одновременно удивлен пустынностью квартала, в котором встречались лишь редкие прохожие. Со стороны стены послышалось какое-то монотонное постукивание: сидевший на земле нищий, не желая обращаться ко мне иным способом, пытался привлечь к себе внимание, стуча палкой по камням.

Я уже решил, что нищим лучше не подавать милостыню, иначе они начинали, хромая и со стонами, преследовать меня, и от них трудно отделаться. Однако этот человек, у которого отсутствовала одна ступня, молча смотрел на меня и как только понял, что я заметил его, прекратил стук. Я остановился и бросил ему монету.

Он схватил ее, не поблагодарив.

– Что ты ищешь, о путник? – спросил он. – Сидя здесь, на земле, я вижу многое такое, что людям хотелось бы скрыть от меня.

– В таком случае, скажи мне, что тебе было видно в последнее время, – попросил я.

– Приготовления к отъезду и поспешность, с которой он происходил – вот и все, что я видел. Даже рыбаки, которые не любили показываться на улице при свете дня, покинули это место; им, конечно же, надо было торопиться, чтобы вытащить свои сети. Тебя эти сведения не интересуют?

– Намного больше, чем ты подумал, – сказал я и бросил ему вторую монету.

Нищий схватил ее и принялся разглядывать меня так, словно мы когда-то были знакомы.

К горлу подкатил ком, и я почувствовал, как сердце мое сильно забилось.

– Кто тебе приказал так говорить? – спросил я.

– Мне никто ничего не приказывал! – выкрикнул он. – К таким речам меня склоняет горечь, потому что не будь я калекой, тотчас же отправился бы в Галилею! Это похоже на песню и на облегчающий душу крик: в Галилею! В Галилею! Только мне не добраться туда!

– Твои речи не похожи на речи нищего.

– Не всю жизнь я был нищим, – с гордостью ответил он. – Я знаю Писание, и сидя здесь, в пыли и грязи, мне намного легче понять то, что никогда не понять человеку, у которого все члены целы и невредимы. Моя откровенность уже стоила мне пинков в голову, мне лучше было бы помолчать, но я не смог устоять перед соблазном, видя как ты несмело смотришь в сторону дома, за которым я сам наблюдал издалека.

– Значит – в Галилею! – воскликнул я. – Ты вернул мне прежние силы.

– Да, в Галилею! – подхватил он, – И если повстречаешь его, попроси благословения для нас, самых ничтожных из его братьев, которых умные люди бьют ногами по голове.

Я прикоснулся к его плечу и ладони.

– Ты окажешься намного ближе к его царству, чем я, несмотря на то что мои ноги могут донести меня до Галилеи, – произнес я – Благослови мое путешествие и меня самого, потому что я желаю стать смиренным душой и кротким сердцем.

Он грустно улыбнулся и, обратив на меня отсутствующий взгляд, пропел несколько слов на иврите, а затем повторил на арамейском языке, чтобы я смог их понять:

– Знаю, что мой Искупитель жив. Я навсегда останусь последним на этой земле, а когда меня похоронят, увижу Бога.

Не сказав больше ни слова, он накрыл голову накидкой плаща и поклонился до земли. Я тоже замолчал, меня поразила огромная разница между ним и слепцом, которого я вел в город: несчастье озлобило и ожесточило одного, в то время как второй, утратив все, надежды свои возложил на будущее, словно то, что было в прошлом, принесло ему одну-единственную горечь: лишило его Бога. Он смирился с увечьем и безропотно дожидался своего часа, сидя в грязи; благодаря ему мне стал понятен смысл смиренного ожидания кротких сердцем.