Мика Валтари - Тайна царствия

Охваченный своими мыслями, я вернулся в нижний город, и уже возле дома сирийца Карантеса мне показалось, что у меня вырастают крылья. Появившаяся надежда придавала воодушевление, живительное для всего моего существа, а в мозгу раздавался облегчающий душу крик: «В Галилею! В Галилею!», перекрывающий все остальные мысли.

Мне не сразу удалось подняться к себе в комнату: жена сирийца вместе с дочерью помогали Марии переодеваться во все новое.

– Ты хорошо знаешь женщин, – пояснил Карантес, – они не смогли устоять при виде красивых одежд и дешевых украшений, которые я ей купил. Все это заставило мою жену думать, что Мария из Беерота вовсе не падшая женщина, а скорее невинная девушка, которую ты желаешь спасти.

– Похоже, добродетель и порядочность окончательно утратили свой смысл в этом городе. Каждый день из храма поднимается к небу дым от принесенных жертв, словно жертвы и действия очищения могут примирить человека со столь опасным божеством, имя которого даже не разрешено произносить вслух. Здесь верующие слишком набожны, и негодяи легко скрывают свою злобу за нашитыми фалдами и завесой из молитв. Грешнице Марии я доверяю больше, чем одетым в белое священникам, которые ходят по храму. Она, по крайней мере, признает свой грех и искренне в нем раскаивается.

– Но что такое грех? – с сомнением переспросил Карантес. – В сирийских городах девушкам удается собрать немалое приданное, действуя во славу одной из богинь и получая большие деньги за то же самое, чем занималась эта израильтянка, у которой к тому же не было другого выбора! Там наши священники заставляют согрешившего просидеть определенное время у дороги в собственных экскрементах, чтобы путники, проходя мимо насмехались над ним, и я никогда не мог понять, как подобное обращение могло очистить человека от грехов! И не могу понять, чего хотят добиться жрецы культа матери-земли, которые вертятся на месте до тех пор пока у них не закружится голова и не помутится рассудок до такой степени, что они начинают резать собственное тело и готовы кастрировать себя во имя своей богини!

– С самого начала моего пребывания в Иерусалиме я 4похоже, стал одним из самых несчастнейших людей! Отрекся от богов своих отцов и теперь трепещу перед безликим божеством иудеев.

Наконец, оживленно болтая, к нам спустились его жена и дочь и пригласили меня подняться, чтобы взглянуть на невесту. Слегка удивленный этой переменной в их настроении, я поднялся наверх, вошел в комнату и, изумленный замер перед Марией из Беерота. Одетая во все новое, она казалась еще моложе, чем вчера вечером: на талии, кроме пояса, красовались украшения, на лбу сверкала диадема, на шее переливались бусы из разноцветных камней, с ушей свисали большие серьги, и даже лодыжку ноги обвивала цепочка, После приветствия она воскликнула с сияющим от радости лицом:

– Зачем ты одел меня, словно собравшуюся на праздник дочь богатого человека? Меня искупали, вымыли в благовониях волосы, во время путешествия я cmoi y прикрывать свое лицо вот этой вуалью, а этот плащ прикроет мои одежды от дорожной пыли.

Она примерила вуаль и укуталась в плащ, затем слегка повернулась, при этом ее украшения зазвенели. Меня тронуло ее детское воодушевление, новая одежда словно смыла с нее все незавидное прошлое.

Карантес тоже поднялся взглянуть на нее, и как человек, восхищающийся творением своих рук, принялся ощупывать каждое украшение, приглашая и меня прикоснуться к ним. Он вслух называл цену, которую он за них уплатил, словно давая понять Марии, во что она мне обошлась; при этом лицо ее стало грустным, радость померкла, и она бросила на меня полный недоверия взгляд.

Я поблагодарил Карантеса за его труды, добавив несколько вежливых слов в адрес его супруги и дочери. Они наконец поняли, что лишние в стой комнате и вышли, посмеиваясь и прикрывая ладонью рот. Оставшись со мной наедине, Мария, словно в поисках опоры, прислонилась к стене, а во взгляде ее застыл ужас.

– Чего ты добиваешься от меня на самом деле? – спросила она – Со мной уже однажды случилось нечто подобное, когда я убежала из родной деревни: я шла в рубище по городским улицам, и мне повстречалась одна старая женщина, которая пригласила меня к себе в дом и одела в новые одежды; я поверила в ее доброту, пока не поняла, в какой дом попала. Она била меня, потому что я не могла обслуживать ее клиентов так, как они того желали, и мне удалось вырваться от нее только через три дня. Однако тебя я считала совершенно не таким и молилась за тебя, потому что ты оставил меня в покое этой ночью, когда я вся дрожала от страха. А теперь твои намерения по отношению ко мне вызывают сомнение: когда я была плохо одета и не расчесана, то не могла тебе понравиться!

– Не бойся, – сказал я, посмеиваясь, чтобы успокоить ее. – Я не ищу земных благ, иначе попросту остался бы с тобой в Иерусалиме. Я слишком хорошо знаю, что земные страсти ведут нас в объятый пламенем ад и не приносят даже самого малого облегчения, поскольку, чем больше мы погружаемся в них, тем больше сгораем. Моим единственным желанием является достичь другого царства, того, что все еще находится среди нас, и именно ради этого я собираюсь отправиться с тобой в Галилею.

Однако мои утешительные слова не пришлись ей по вкусу. Она топнула по полу своей маленькой ножкой и, сорвав с себя бусы и диадему, воскликнула:

– Теперь я понимаю, почему ты сам не соизволил выбрать для меня украшения, а поручил это другому. Мне оскорбительно твое безразличие, и я ни за что на свете не стану носить эти побрякушки, даже если у меня никогда не было таких красивых вещей, которые ты выбирал не сам.

Расставаться с ними ей все же было трудно, и она орошала их все более обильными слезами. Затем она с силой притопнула ногами.

– Тебе не понять, что я предпочла бы бусы из зерен и фруктов, если бы ты выбирал их сам! – всхлипнула она.

Я тоже разозлился и в свою очередь притопнул ногой.

– Прекрати немедленно это хныканье, Мария из Беерота! – приказал я – У меня больше нет сил выдерживать подобное поведение! Что подумают люди внизу, когда услышат этот топот и крики? Плачущая женщина становится уродливой, и я не знаю, зачем мне брать тебя собой в Галилею, если ты истолковываешь мою дружбу подобным образом!

Испугавшись, Мария сразу же прекратила лить слезы. Вытерев глаза, она подбежала ко мне, обняла и поцеловала в щеку.

– Прости мне мою глупость, – попросила она, – Обещаю тебе быть благоразумной, если ты возьмешь меня с собой.

Ее ласки были похожи на ласки ребенка, застигнутого при совершении какой-то шалости, и я в знак примирения потрепал ее по щеке, сказав:

– Одень украшения, чтобы солдаты, которых мы встретим на своем пути, выказывали тебе должное моему положению уважение. А потом, хоть мы уже и не дети, я сам сделаю тебе бусы из зернышек и косточек фруктов, если тебе так хочется!