Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра

— Я не осмелюсь просить согласия.

— Я попрошу. Женишься?

— Кажется, у меня нет выбора. Да, женюсь.

Итак, вопрос был решен, хотя Октавиан не понимал, с какой неохотой согласился жених. Агриппа стал мужчиной уже в тринадцать лет, и вот в двадцать семь на него, так любящего экспериментировать в этой области, надевают оковы! В компании других людей, кроме Октавиана — и Ливии Друзиллы, — он был угрюм, молчалив и всегда бдителен. На свадьбе все казалось хорошо, ибо невеста, как и все ее подружки, была в восторге от великолепного, обаятельного и недосягаемого Марка Випсания Агриппы.

Через месяц после свадьбы высокая стройная лилия (как Ливия Друзилла назвала невесту) увяла и потускнела. Она излила свое горе в сочувствующее ухо Ливии Друзиллы, а та донесла его до уха Октавиана.

— Это катастрофа! Бедная Аттика считает, что он совершенно равнодушен к ней. Он никогда не говорит с ней! А их занятие любовью — прошу простить меня за вульгарность, любовь моя, — напоминает акт жеребца и кобылы. Он кусает ее за шею и… и… нет, додумай сам! К счастью, — мрачно продолжила она, — он не очень-то часто предается совместным удовольствиям.

Поскольку с этой стороной Агриппы Октавиан не был знаком да и не хотел ничего о ней знать, он покраснел, желая оказаться где-нибудь в другом месте, а не сидеть рядом с женой. Он знал, что его собственные способности в этой области оставляли желать лучшего, но он также знал, что Ливия Друзилла получает большее удовольствие от власти, и мог быть спокоен. Жаль, что Аттика не такая. Но ведь у нее не было шести лет брака с Клавдием Нероном, превративших ее девичьи мечты в целеустремленность.

— Нам остается только надеяться, что она забеременеет, — сказал он. — Ребенок заинтересует ее, займет ее время.

— Ребенок не заменит удовлетворяющего мужа, — возразила Ливия Друзилла, сама очень удовлетворенная. Она нахмурилась. — Беда в том, что у нее есть наперсник.

— Что ты хочешь сказать? Что брачные дела Агриппы станут известны всему Риму?

— Если бы так просто, я бы не беспокоилась. Нет, ее наперсник — ее старый воспитатель, вольноотпущенник Аттика, Квинт Цецилий Эпирот. По ее словам, самый славный человек, какого она знает.

— Эпирот? Мне известно это имя! — воскликнул Октавиан. — Знаменитый филолог. Меценат характеризует его как знатока Вергилия.

— Хм… Конечно, ты прав, Цезарь, но я не думаю, что он будет утешать ее стихами. Да, она добродетельна. Но как долго это продлится, если ты возьмешь Агриппу в Иллирию?

— На то воля богов, моя дорогая, а что касается меня, я не намерен совать нос в брак Агриппы. Мы должны надеяться, что появится ребенок и займет ее время. Неужели я должен был посоветовать Скрибонию?

Как бы то ни было, к тому времени, когда Октавия пришла пообедать вместе с Меценатом с его Теренцией и Агриппой с его Аттикой, почти вся верхушка Рима знала, что брак Агриппы не удался. Глядя на унылое лицо Агриппы, его старый друг очень хотел сказать ему слова утешения, но не мог. По крайней мере, думал он, Аттика беременна. А он должен набраться смелости и намекнуть Аттику, что его горячо любимого вольноотпущенника Эпирота надо держать подальше от его горячо любимой дочери. Женщины, которые читают, так же уязвимы, как женщины, которые любят делать покупки.

Октавия почти бегом торопилась домой, во дворец на Каринах, так она была счастлива. Наконец-то увидеть Антония! Два года прошло с тех пор, как он оставил ее на Коркире. Дочка Антония-младшая, известная как Тонилла, уже ходила и говорила. Хорошенькая девочка с темно-рыжими волосами и рыжеватыми глазами своего отца, но, к счастью, ни его подбородка, ни — пока, во всяком случае, — его носа. Но какой характер! Антония была больше ребенком матери, а вот Тонилла — вся в отца. Стоп, Октавия, стоп! Перестань думать о детях, думай о муже, которого ты скоро увидишь. Такая радость! Такое удовольствие! Она пошла искать свою костюмершу, весьма компетентную женщину, которая гордилась своим положением в семье Антония и, кроме того, была очень привязана к Октавии.

Они были поглощены обсуждением того, какие платья Октавия должна взять с собой в Афины и сколько новых платьев она должна сшить, чтобы доставить удовольствие мужу, когда вошел управляющий и доложил, что пришел Гай Фонтей Капитон.

Она знала его, но не очень хорошо. Он был с ними, когда она и Антоний плыли на корабле, но морская болезнь держала ее все время в каюте, и плавание закончилось на Коркире. Она приветствовала высокого, красивого, безупречно одетого Фонтея несколько настороженно, не зная, с чем он пришел.

— Император Цезарь говорит, что мы с тобой должны доставить подарки Марку Антонию в Афины, — сказал он, не пытаясь сесть. — И я подумал, что должен зайти и узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь во время плавания или не будет ли груза для Афин — предмета мебели, например, или каких-нибудь непортящихся продуктов?

«Ее глаза самые красивые из всех, какие я когда-либо видел, — подумал он, глядя, как в них сменяют друг друга эмоции. — Но это не их необычный цвет вызывает тревожное чувство. Это — нежность в них, всеобъемлющая любовь. Как может Антоний так обманывать ее? Если бы она была моей, я бы прилепился к ней навечно. Еще одно противоречие: как ей удается любить и Антония, и Октавиана?»

— Спасибо, Гай Фонтей, — улыбнулась она. — Я ни о чем не могу думать, правда, разве что… — она притворилась испуганной, — кроме моря, а с ним никто не может договориться.

Он засмеялся, взял ее руку и слегка коснулся ее губами.

— Госпожа, я сделаю все, что смогу! Отец Нептун, Сотрясатель Земли Вулкан и морские лары получат богатые жертвы, чтобы море было спокойным, ветер — благоприятным, а наше плавание — быстрым.

После этого он ушел. Октавия смотрела ему вслед со странным чувством облегчения. Какой приятный мужчина! С ним все будет хорошо, как бы море себя ни вело.

Море вело себя так, как приказал Фонтей, принося жертвы. Даже когда они огибали мыс Тенар, никакой опасности не было. Октавия думала, что он беспокоится лишь о ее самочувствии, но Фонтей знал, сколько личного интереса в его заботе о ней. Он хотел составлять компанию этой восхитительной женщине во все время плавания, а значит, морской болезни не должно было быть до самого Пирея. Он не находил в ней ни одного недостатка. Приятная, остроумная, легкая в разговоре, не жеманная, совсем не похожая на то, что он называл «римской матроной», — словом, божественная! Неудивительно, что Октавиан поставил ее статуи, неудивительно, что простой народ уважал, почитал и любил ее! Два рыночных интервала, проведенных им в компании с Октавией от Тарента до Афин, останутся в его памяти на всю жизнь. Любовь? Неужели это любовь? Может быть, но он понимал, что это чувство не имеет ничего общего с теми низкими желаниями, которые он ассоциировал с этим словом, когда дело касалось отношений между мужчиной и женщиной. Если бы она появилась среди ночи, требуя акта любви, он не отказал бы ей, но она не появилась. Октавия принадлежала к какому-то более высокому уровню, она была и женщиной, и богиней.