Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра

Армия должна находиться там, где есть опасность, готовая сражаться уже через рыночный интервал. Не надо больше посылать преторов для вербовки, в огромной спешке снаряжать и обучать войско возле Капуи, а потом посылать их в тысячемильный поход, после которого им сразу же приходится вступать в бой. Капуя останется местом обучения солдат, Да, но, как только солдат научится, он должен немедленно поехать на какую-нибудь границу и вступить в тамошний легион. Гай Марий придумал вербовать неимущих — ох, как boni ненавидели его за это! По мнению boni, этих „хороших людей“, неимущим нечего было защищать, ведь они не владели ни землей, ни имуществом. Но солдаты из неимущих оказались даже храбрее, чем прежние солдаты, у которых есть имущество, и теперь римские легионы состоят исключительно из неимущих. Когда-то proletarii не могли дать Риму ничего, кроме детей. Теперь они отдают Риму свой героизм и свои жизни. Блестящий ход, Гай Марий!

Бог Юлий был странным. Легионеры боготворили его задолго до того, как он был объявлен богом, но он даже не думал ввести в армии изменения, в которых она очень нуждалась. Он вообще не думал о ней как об армии, он думал о ней как об отдельных легионах. К тому же он был приверженцем неписаного свода законов, mos maiorum, и не хотел его менять, несмотря на протесты boni. Но бог Юлий был не прав относительно mos maiorum.

Давно надо было внести изменения в mos maiorum. Эти слова означают устоявшийся порядок вещей, но память людская коротка, и новый mos maiorum скоро превратится в священную реликвию. Настала пора для другой политической структуры, более подходящей для управления раскинувшейся империей. Могу ли я, Цезарь, сын бога, позволить, чтобы за меня требовала выкуп кучка вознамерившихся лишить меня политической власти? Бог Юлий позволил такому случиться с собой и вынужден был перейти Рубикон, чтобы спасти себя. Но хороший mos maiorum защитил бы его, ибо бог Юлий не сделал ничего такого, чего эта самодовольная жаба Помпей Магн не делал десяток раз. Это был классический случай одних законов для этого человека, Магна, и других законов для Цезаря. Сердце Цезаря не выдержало пятна на его чести, как оно не выдержало, когда девятый и десятый легионы подняли мятеж. Ни один легион не восстал бы, если бы он строже следил и контролировал все, от своих полоумных политических оппонентов до своих беспомощных родственников. Со мной такого не произойдет! Я изменю mos maiorum и найду такой способ управления Римом, какой будет отвечать мне и моим требованиям. Меня они не вынудят стать изгоем. Я не начну гражданскую войну. То, что я сделаю, будет сделано законно».

Все это он сказал Агриппе за обедом в последний день пребывания в Нарбоне. Но он не говорил ни о своем разводе, ни о Ливии Друзилле, ни о стоящей перед ним дилеммой выбора. Ибо он ясно видел, что Агриппу надо держать подальше от своих эмоциональных страданий. Этот груз непосилен для Агриппы, который не был ни его близнецом, ни его божественным отцом, а только его военным и гражданским исполнителем, которого он сам создал. Его невидимой правой рукой.

Итак, он поцеловал Агриппу в обе щеки, сел в свою бричку и отправился в долгий путь домой, который обещал стать длиннее, потому что Октавиан решил посетить все легионы в Дальней Галлии. Они все должны увидеть его и познакомиться с наследником Цезаря. Они все должны лично присягнуть ему. Ибо кто знает, где и когда ему понадобится их преданность?

Даже при таком изнурительном графике он вернулся домой задолго до конца года с готовым списком неотложных дел. Но первой в его списке была Ливия Друзилла. Только после решения этой проблемы он сможет заняться более серьезными делами. Ибо эту проблему он не считал важной. Она взяла над ним власть только благодаря его слабости, которой он не мог понять, как ни пытался. Так что надо решить эту проблему раз и навсегда.

Меценат вернулся в Рим, счастливо женатый на Теренции. Ее двоюродная бабка, очень некрасивая вдова Цицерона, одобрила этого очаровательного мужчину из такой хорошей семьи. Ей было уже за семьдесят, она была на несколько лет старше Цицерона, но продолжала сама управлять своим огромным состоянием — железной рукой, с энциклопедическим знанием религиозных законов, позволявших ей уходить от уплаты налогов. Гражданская война Цезаря против Помпея Великого Раскидала и погубила ее семью. В живых остался лишь ее сын, буйный алкоголик, презираемый ею. Поэтому в ее груди образовалась пустота, в которую очень удобно вписался Меценат. Кто знает, возможно, однажды он станет наследником ее денег. Хотя он признался Октавиану, что убежден: она переживет их всех и найдет способ, как взять с собой свои деньги, когда наконец отойдет в мир иной.

Итак, на переговоры с Нероном Октавиан мог послать Мецената. Единственная проблема заключалась в том, что о своей страсти к Ливии Друзилле он до сих пор никому не сказал ни слова. Даже Меценату, который выслушает с серьезным видом и попытается отговорить его от этого странного союза. И уж конечно, зная глупость и несговорчивость Нерона, Меценат не обрадуется такому поручению. В душе Октавиан приравнял свою любовную лихорадку к отправлениям организма: никто не должен ни видеть этого, ни слышать. Боги не справляют нужду, а он — сын бога и однажды сам станет богом. В государственной религии было много такого, что он считал дешевыми эффектами, но его скептицизм не простирался до бога Юлия или до его собственного статуса. К богам он относился не так, как относятся греки. Для него бог Юлий — это не тот, кто сидит на горе или в храме, который Октавиан строил для бога Юлия на Форуме. Нет, бог Юлий был бесплотной силой, чье добавление к пантеону сил увеличивало власть Рима, мощь Рима, военное преимущество Рима. Какую-то часть этой силы получил Агриппа, Октавиан был уверен в этом. Но большая часть перешла к нему. Он чувствовал, как эта сила течет по его венам, и научился складывать пальцы пирамидкой, чтобы этой силы прибавлялось.

Мог ли такой человек признаться в слабости другому человеку? Нет, не мог. Он мог признаться в своих разочарованиях, переживаниях, приступах депрессии. Но никогда в слабости или в недостатках характера. Поэтому не могло быть и речи, чтобы прибегнуть к услугам Мецената. Придется самому провести переговоры.

В двадцать третий день сентября он праздновал день своего рождения. Ныне он отмечал этот день двадцать четвертый раз. После убийства его божественного отца словно туман опустился на все последующие годы. Он не помнил, как ему удалось распределить свои силы так, чтобы выстроить карьеру, зная, что некоторые его подвиги были обязаны безрассудствам юности. Но они дали хорошие плоды, и он помнил только это. Филиппы был как водораздел. После Филипп он ясно помнил все. И он знал почему. После Филипп он запугал Антония и победил. Простое требование: голова Брута. Тогда перед его мысленным взором открылось будущее, и он увидел свой путь. Антоний сдался после целого спектакля, который начался с ужасающего гнева и закончился трогательными слезами. Да, он сдался.