Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра

— Все, что угодно, только не это, уверяю тебя. Я лишь прошу, чтобы ты немедленно развелся с женой по религиозной причине. — Он сунул руку в складку тоги и вынул оттуда сложенный лист бумаги. — Эти причины детально разработаны, и тебе не нужно ломать голову и придумывать что-то. А тем временем я поговорю с коллегией понтификов и с коллегией Пятнадцати относительно моей женитьбы, которую я намерен отпраздновать как можно скорее. — Он поднялся. — Конечно, само собой разумеется, ты будешь иметь полную опеку над обоими своими детьми. Когда родится второй ребенок, я сразу же отошлю его тебе. Жаль, что они не будут знать свою мать, но я далек от того, чтобы лишить отца права на своих детей.

— А-а-ах… а-а, — произнес Нерон, не в силах понять ту ловкость, с какой его обработали.

— Я думаю, ее приданое ушло безвозвратно, — презрительно произнес Октавиан. — Я оплачу твои огромные долги — анонимно, дам тебе доход в сто талантов в год и помогу с взятками, если ты хочешь быть консулом. Хотя я не в том положении, чтобы гарантировать, что тебя выберут. Даже сыновья богов не могут преодолеть мнение публики. — Он прошел к двери, обернулся. — После развода ты сразу отошлешь Ливию Друзиллу в Дом весталок. Как только ты это сделаешь, наша сделка состоится. Твоя первая сотня талантов уже лежит в банке братьев Бальбов. Хорошая фирма.

И он ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

Многое из случившегося тут же улетучилось, но Нерон все сидел и пытался понять смысл того, что имело отношение к его финансовым заботам. Хотя Октавиан не говорил этого, здоровое чувство самосохранения подсказало Нерону, что у него есть две альтернативы: сказать всему миру или замолчать навсегда. Если он расскажет, останутся долги и не будет обещанного дохода. Если он будет молчать, то сможет занять в Риме подобающее ему положение в высшем обществе, а это он ценил больше, чем свою жену. Поэтому он будет молчать.

Он развернул лист бумаги, оставленный Октавианом, и внимательно изучил несколько строчек одной колонки. Да, Да, это успокоит его гордость! С религиозной точки зрения безупречно. К тому же, подумал он, если проклясть Ливию Друзиллу как неверную жену, он будет носить рога обманутого мужа и над ним будут смеяться. Старик с привлекательной молодой женой, и вот появляется молодой человек… Ох, этого никогда не будет! Пусть мир думает что угодно об этом разводе. Что касается его, он будет вести себя так, словно ничего непристойного не случилось, но вот религиозные препятствия. Он взял лист бумаги и стал писать иск о разводе. Сделав это, он послал за Ливией Друзиллой.

Никто даже не подумал сказать ей, что приходил Октавиан, поэтому она появилась как всегда покорная и скромная — квинтэссенция хорошей жены. Красивая, подумал он, разглядывая ее. Да, она действительно красива. Но почему Октавиан воспылал именно к ней? Хоть он и выскочка, но мог выбирать. Власть привлекает женщин, как огонь мошек, а у Октавиана была власть. Что такого в ней есть, что он разглядел за одну встречу, а муж не сумел разглядеть за шесть лет брака? Слепой он, что ли, или это Октавиан заблуждается? Наверняка последнее.

— Да, господин?

Он протянул ей иск о разводе.

— Я немедленно развожусь с тобой, Ливия Друзилла, по причине религиозных препятствий к браку. Очевидно, коллегия Пятнадцати истолковала какой-то стих в последней Книге Сивиллы-прорицательницы как относящийся к нашему браку, который должен быть расторгнут. Собери свои вещи и немедленно уходи в Дом весталок.

От потрясения она онемела и застыла, ничего не чувствуя. Но не упала в обморок, только лицо ее вдруг побледнело.

— Могу я видеть детей? — спросила она, когда обрела дар речи.

— Нет, это будет кощунством.

— Значит, я должна отказаться и от ребенка, которого ношу.

— Да, как только он родится.

— Что со мной будет? Ты вернешь мне мое приданое?

— Нет, я не верну тебе приданого ни целиком, ни частично.

— Тогда на что я буду жить?

— На что ты будешь жить, меня не касается. Мне приказали послать тебя в Дом весталок. Вот и все.

Она повернулась и пошла на свою крохотную территорию, заставленную ненавистными ей вещами, от ручной прялки до ткацкого станка, чтобы прясть нить и ткать полотно, которое никто никогда не носил, потому что она плохо делала и то и другое, да и учиться не хотела. В это время года в помещении стоял плохой запах. Ее обязанностью было вязать пучки блошницы от паразитов, а она на восемь дней опоздала, потому что ненавидела это занятие. Ох, когда-то Нерон давал ей несколько сестерциев, чтобы она могла взять на время книги из библиотеки Аттика. А теперь все свелось к прялке и станку.

Ребенок стал усиленно толкаться — снова мальчик, по всем признакам. Пройдет, наверное, час, прежде чем он успокоится. Его упражнения дорого ей встанут. Скоро ее кишечник возмутится, нужно будет бежать в уборную и молиться, чтобы там никого не было и ее никто не услышал. Слуги считали ее недостойной их внимания. Она не могла собраться с мыслями, села на стул у станка и стала смотреть в окно на колоннаду и неухоженный сад перистиля за нею.

— Успокойся, ты же человек! — крикнула она ребенку.

Словно по волшебству, толчки прекратились. Почему она не делала так раньше? Теперь можно было и подумать.

Свобода, и оттуда, откуда никто даже представить не мог, а она — меньше всего. Стих в последней Книге Сивиллы! Ливия Друзилла знала, что пятьдесят лет назад Луций Корнелий Сулла поручил коллегии Пятнадцати искать везде фрагменты частично сгоревших Книг Сивиллы — что делать этим фрагментам за пределами Рима? Но она всегда считала эту коллекцию малопонятных куплетов и четверостиший совершенно нереальной, не имеющей никакого отношения к обычным людям и к обычным явлениям. В книгах пророчеств говорилось только о землетрясениях, войнах, вторжениях, пожарах, смерти могущественных людей и рождении детей, которые Должны спасти мир.

Хотя Ливия Друзилла спросила Нерона, на что она будет жить, ее это не беспокоило. Если боги обратили на нее свое внимание — как явствовало из происходящего — и избавили ее от этого мрачного замужества, то они не позволят ей опуститься до проституции у храма Венеры Эруцины или до голодания. Ссылка в Дом весталок должна быть временной. Весталками становились девочки шести-семи лет, которые должны были оставаться девственницами в течение тридцати лет своего служения, ибо их девственность была залогом удачи Рима. Женщин весталки не брали в свои ряды. Значит, ее случай какой-то особенный! Она не могла догадаться, что ждет ее в будущем, да и не старалась. Достаточно того, что она свободна, что ее жизнь обретает наконец другое направление.

У нее был небольшой чемодан, куда она укладывала свою немногочисленную одежду во время путешествий. Когда по прошествии нескольких минут пришел управляющий спросить ее, готова ли она совершить небольшую прогулку от Гермала, северо-западного склона Палатинского холма, до Римского Форума, чемодан был уже упакован и перевязан веревкой, а на Ливии Друзилле был теплый плащ от холода и возможного снегопада. В туфлях на высокой пробковой подошве, чтобы не запачкать ноги грязью, она поспешала за слугой, который тащил ее чемодан и громко жаловался всем и каждому на свою участь. Потребовалось какое-то время, чтобы спуститься по лестнице Весталок, после чего надо было пройти мимо небольшого круглого храма Весты к боковому входу на половину Общественного дома, предназначенную для весталок. Там служанка передала ее чемодан смуглой галльской женщине и провела ее в комнату, где стояли кровать, стол и стул.