Валентин Лавров - Катастрофа

* * *

…Утром 7 марта истек срок ультиматума. Мятежный город не пал на колени. Он продолжал борьбу. «На штурм!» — приказывает Тухачевский. Одетые в белые маскировочные халаты, красноармейцы двинулись по льду на штурм крепости.

Началась метель. Огнем отвечали защитники фортов. Балахоны и лед окрасились кровью. Но комиссары гнали красноармейцев вперед. Их аргументы были вескими: позади цепей двигались курсанты с пулеметами, готовые разделаться с теми, кто дрогнет и бою.

Сгустились вечерние сумерки.

Защитники крепости открыли по белеющим пятнам балахонов ураганный огонь. «Взвихрились, взрывались в темноте массы льда и огненные воронки снега. С громовым «ура!» бросились было курсанты на форт № 7, но под матросским огнем смешались, дрогнули, и началось паническое отступление всех войск Тухачевского.

Ночная атака не удалась. Когда стихла метель, утро осветило на огромном ледяном пространстве Финского залива тысячи лежащих трупов в белых саванах».

К тому же в Ораниенбауме красноармейцы отказались идти против восставших. Комиссары расстреляли каждого пятого. Тухачевский сгоняет под стены Кронштадта чекистов, отряды, полностью составленные из башкирцев и киргизов. Тут же и бойцы заградительных отрядов, привыкшие ходить в крови по колено.

Тухачевский взывает к Москве:

— Пришлите для поднятия духа ораторов-партийцев.

Чего-чего, а этого добра в советском государстве всегда хватало.

В эти дни как раз проходил X съезд партии (наметивший, к слову сказать, пути перехода к нэпу). Три сотни делегатов направляются к красноармейцам — «для идеологической работы!».

Теперь — решительный штурм! Сейчас — или никогда! Против природы даже с партийным билетом не попрешь — вот-вот лед Финского залива сделается непроходимым.

Тухачевский отдает страшный приказ: идти на штурм не цепями, а сомкнутыми колоннами — несмотря на губительный огонь.

Штурм намечен в ночь с 16 на 17 марта.

Хлюпая водой, кое-где проступившей на лед, тысячи людей пойдут на приступ крепости. С воздуха аэропланы будут сбрасывать на жителей Кронштадта бомбы.

Сам Тухачевский, разумеется, останется на берегу. Он будет сидеть в бывшем великокняжеском поезде, попивая кофе со свежими булочками и ожидая сведений по телефону. Зиновьев эту ночь проведет, как всегда, в особняке в Петрограде. Троцкий будет спать в царских палатах Московского Кремля. Во сне он увидит свое детство, строгого папу Бронштейна в седых пейсах, Пасху и мацу.

…Уже получив второй орден Красного Знамени, Тухачевский признается:

— Пять лет на войне, а такого боя не могу припомнить. Это был не бой, это был сущий ад. Местами даже вплавь добирались до крепости. Еще два-три дня — и тю-тю, не видать нам Кронштадта. Моряки били нас, как озверелые. За что они нас так ненавидят?

8

За что они так их ненавидели?

Победа в гражданской войне с новой остротой поставила вопрос о самом существовании партийной диктатуры.

Ненависть к бандитам, захватившим власть в октябре 1917 года, переполняла сердца, была всеобщей. Земля, казалось, горела под ногами большевиков. Восстания полыхали по всей стране— Ярославское, Путиловское, Тамбовское, Пензенское, Хакасское, Якутское, Ижевское, восстания по всему Дону и по всей Сибири. Но все они были залиты кровью, задушены без всякой жалости и снисхождения. Ленинцы-троцкисты думали не о благе народа, они желали властвовать — любой ценой, Ненависть к россиянам облегчала эту задачу. Когда ненавидишь — убивать проще: детей, подростков, стариков, дворянство, интеллигенцию.

Этих последних предводитель шайки Ульянов-Ленин ненавидел особенно люто. Во многих городах отстреливали гимназистов — чтоб перевести русского интеллигента на корню. И переводили, да так усердно, что уже много десятилетий нация испытывает интеллектуальную ущербность.

Про офицерство, казачество, духовенство и говорить нет нужды. Всем известно, что военная и религиозная опора старой России была почти полностью уничтожена.

Максим Горький в угоду кремлевским уголовникам поспешил тиснуть брошюрку «О русском крестьянстве», в которой бесстыдно лгал на народ — «полудиких людей»: « Жестокость форм революции я объясняю исключительно жестокостью русского народа», но «когда в зверстве обвиняют вождей революции… — я рассматриваю это обвинение как ложь и клевету».

* * *

Тирания большевиков была всегда отвратительна. Пока шла гражданская война, ее как-то терпели. Большевистские лозунги заманчивы, а возвращения помещиков крестьяне не хотели. Но как только война завершилась и реставрация старого строя стала эфемерной, зашатались и основы новой власти.

Обострились оппозиционные настроения внутри самой партии.

Среди радикально настроенных рабочих-коммунистов росло недовольство практикой использования беспартийных «спецов» после провала попытки организовать пролетарский контроль над производством. Заметим, что «спецов» поддерживал сам Ленин.

Возмущала сложившаяся практика назначения сверху руководителей профкомов, игнорирование партийной демократии. К концу 1920 года оппозиционно настроенные профсоюзные работники потребовали, чтобы вся промышленность была поставлена под контроль центрального органа, выбранного непосредственно союзами.

Были и другие причины, вызывавшие брожение в рядах парши, в ее низах, откуда оно перекинулось в верхние эшелоны.

Непосредственной причиной явилось массовое недовольство политикой Троцкого, который, все еще сохраняя за собой руководство армией, с неуемной энергией набросился на «подъем» народного хозяйства.

Он являл прямую противоположность Ленину или Сталину, который все более набирал авторитет среди командиров партии. Если эти двое всегда говорили меньше, чем собирались сделать, то Троцкий отличался многословием и прямолинейной откровенностью, слишком часто неуместной.

Троцкий постоянно твердил, что главный метод пролетарской революции — железная дисциплина, полное подчинение всех — партийных, беспартийных, профсоюзов решениям вождей. Формула проста: вождь повелевает быдлом! Коммунистический фашизм.

Назначенный наркомом транспорта, Лев Давидович начал внедрять свои теории в жизнь.

— Транспорт находится в катастрофическом состоянии, — заявил он, — и я требую сверхчеловеческих усилий по его подъему. Тот, кто не согласен с нашей политикой, с железной дисциплиной, — враг революции, и с ним будет то, что бывает с врагами, — расстрел!

Естественно, что эти методы руководства вызвали шквал негодования на всех уровнях — от сцепщиков до профсоюзных лидеров. Последние, кстати, пытались добиться самостоятельности и большей свободы внутри партии.