Валентин Лавров - Катастрофа

Эта самая Элеонора Павловна была сначала до неприличия влюблена в Бунина, который едва ли не в сыновья годился ей по возрасту. Тот упорно избегал ласк тещи. Тогда она его люто возненавидела и сделала все, чтобы развести с Анной. Своего она добилась.

От этого брака в августе 1900 года родился сын Коля, умерший в январе 1905 года. Других детей у Бунина не было.

…Как бы то ни было, но именно Баттистини первым открыл талант Морфесси. И вот теперь, обращаясь к залу, певец сказал:

— Господа, мне сказочно в жизни повезло: еще совсем юнцом я пел для великого Бунина. Было это в Одессе, в богатом имении тещи Ивана Алексеевича под Балаклавой. Треть века канула с той поры. Но я счастлив, что вновь могу петь для своего друга.

Морфесси помолчал, потом с горечью добавил:

— Сегодня на этом месте должен был бы стоять большой друг нашего лауреата — великий русский певец Михаил Иванович Вавич. Но уже два года, как его прах покоит сырая земля. Миша очень любил Ивана Алексеевича, чтил его литературный талант, дружил с ним и пел для него.

Господа, в память этой замечательной дружбы позвольте спеть их любимую песню — «Пара гнедых». Мне аккомпанирует сам Дмитрий Поляков!

В дымном ресторанном воздухе поплыла печальная мелодия. Морфесси душевно запел:

Хотя романс этот каждый русский слыхал много раз, все слова знал наизусть, но вновь пробивало слезу проникновенное исполнение замечательного артиста.

Юрий Спиридонович Морфесси очень тосковал об отчей земле. Спустя три года, чтобы жить среди братьев-славян, он переедет в Югославию. Война, приход к власти коммунистов вновь заставят его бежать — обратно в Париж. Умрет он в бедности, никому не нужный — в пятьдесят седьмом году. Но знатоки вокала и романса его помнят и чтят по сей день.

* * *

На дворе начинался новый день. Очередной беспокойный день всемирной славы: интервью, банкеты, речи, выступления по радио.

Отяжелевшим от недосыпу взглядом заметил, что Галя и Вера Николаевна едва не валятся со стульев от усталости.

Подозвал Цвибака, вертевшегося вокруг него и просившегося в секретари — на время поездки в Стокгольм:

— Яша, скажите Солдатскому, чтобы прислали ко мне их агента сегодня, лучше после обеда, сейчас пойду спать, если удастся. Нужно купить Вере Николаевне манто, а Гале — хороший палантин.

Да, предупредите, что все беру в кредит. После Стокгольма расплатимся. Постойте, что это у вас, секретарь, такой затрапезный костюмец. Несолидно! Приоденьтесь поприличней. Разумеется, за мой счет. Пойдете в магазин, прихватите с собой Леню Зурова, в его одежде вполне можно у Станиславского «На дне» играть.

Скажите, чтобы автомобиль подали к подъезду. Еду в «Мажестик»!

Он быстро входил в свою роль — мировой знаменитости.

1

Бунинская слава росла и ширилась не по дням — по часам.

Его сняли для кинохроники. Этот фильм шел в парижских синема и пользовался большим успехом: Бунин умел держаться перед камерой.

Его портреты украшали киоски и магазины.

Прохожие на улице останавливались, узнавая Бунина.

И все же его честолюбие не было полностью удовлетворено. Он постоянно думал об одном: как воспримут на родине его лауреатство? Ведь он русский, должна же у них быть гордость за соотечественника, тем более что Сталин — сам Сталин! — столько носится с писателями, с тем же Горьким, с Алешкой Толстым….

Не Бунин виноват, что с родной земли его вышибали пулеметами!

Однажды он даже наделал переполох, явившись на улицу Валь-де-Грас, в Тургеневскую библиотеку. Россияне, занимавшиеся в это время в читальном зале, замучили его просьбами автографов…

Он проглядел последние поступления советских газет. О нем — ни слова.

24 ноября, раскрыв «Последние новости», прочитал заметку Марка Алданова:

Московская печать ни одной строчкой не отозвалась на присуждение И. А. Бунину Нобелевской премии! Мы догадывались, что выбор Шведской академии не доставит большевикам удовольствия. Но оказалось, что это для них истинное горе, неприятность настолько серьезная, что ее нужно возможно тщательнее скрыть от населения России.

Чествовать знаменитого русского писателя будет только русская эмиграция. Это дело для нее и большая радость, и настоящий долг: долг культурный и даже долг политический.

И только в номере от 29 ноября московская «Литературная газета» изволила сообщить читателям о присуждении Нобелевской премии Бунину.

— Какое бесстыдство! — отшвырнул Иван Алексеевич газету. — Лучше бы молчали!

«Последние новости» прокомментировали это выступление:

«Для «Литгазеты» — факт присуждения премии Бунину «ни в какой степени не является неожиданностью». Кто «присматривался к подозрительной возне в литературном болоте эмиграции», тот его предвидел. Правда, говорили и о Горьком. «Но только наивные Митрофанушки могли поверить, что буржуазная академия увенчает писателя, призывающего массы под знамена ленинизма».

Кандидатуру «матерого волка контрреволюции выдвинул весь белогвардейский Олимп». Горького же «никто никогда не выдвигал». Этим все объясняется. Да и вообще не приходится удивляться, что творчество, «насыщенное мотивами смерти, распада и обреченности, пришлось ко двору шведских академических старцев».

Бунинское лауреатство дало повод для веселья двум известным острословам — Илье Ильфу и Евгению Петрову. Они написали фельетон и включили его в свой сборник «Тоня», вышедший в тридцать восьмом году.

Понятно, что все «эмигрантское отребье» заслуживает, с их юмористической точки зрения, глубокого презрения. Ну дали какому-то Бунину какую-то премию, так он ее и получить путем не умеет, полностью теряет человеческое достоинство.

Вряд ли нынче кто помнит сей опус, столь характерный для литературы, выполнявшей «социальный заказ». По этой причине приведу из него выдержки:

РОССИЯ-ГО

Сказать правду, русские белые — люди довольно серые. И жизнь их не бог весть как богата приключениями. В общем, живут они в Париже, как в довоенном Мелитополе…

Вдруг счастье привалило. Бунин получил Нобелевскую премию. Начали радоваться, ликовать. Но так как-то приниженно ликовали, что становилось даже жалко.

Представьте себе семью, и не богатую притом семью, а бедную, штабс-капитанскую. Здесь — двенадцать незамужних дочерей и не мал мала меньше, а некоторым образом бол бола больше.

И вот, наконец, повезло, выдают замуж самую младшую, тридцатидвухлетнюю. На последние деньги покупается платье, папу два дня вытрезвляют, и идет он впереди процессии в нафталиновом мундире, глядя на мир остолбенелым взглядом. А за ним движутся одиннадцать дочерей, и до горечи ясно, что никогда они уже не выйдут замуж, что младшая уедет куда-то по железной дороге, а для всех остальных жизнь кончилась.