Андрей Упит - На грани веков

Летучая мышь пролетела над ним, взмахнув холодными крыльями и пахнув в лицо влажным воздухом. Где-то совсем рядом, за стеной, простонала та самая сова. Как жутко кричат они в Лифляндии!..

За завтраком барон Геттлинг сидел такой же молчаливый, каким был вчера, когда Курт расстался с ним. Казалось, он еще обдумывал все ту же мысль. Курт предпочел бы молча гадать, где барон отыскивает эту самую свою ось и не заговорит ли вдруг о ней. Но Шарлотта-Амалия трещала без умолку, не оставляя его ни на минуту в покое.

И в библиотеку с дядей она его не пустила — надобно было идти с ней гулять в парк. По узким ступеням, через крытый подъезд с пошатнувшейся колоннадой они вышли к обрыву над Дюной. Сквозь кусты виднелся возведенный в виде полукружия, когда-то грозный, а ныне уже осыпавшийся, там и сям поросший мелкими березками замковый вал. Над ним торчали верхушки молодых елей и лип, на восточной стороне они были куда выше и, наконец, сливались с седой чащобой парка.

Когда-то широкие дорожки парка заросли папоротником и мелким кустарником. Не удивительно, что в траве здесь скрывались змеи или даже волк забегал сюда ненароком. Шарлотта-Амалия, морщась, высоко подымала ноги, словно на каждом шагу ей угрожал какой-нибудь отвратительный гад. И что у нее за причуда гулять здесь? Кузен был ужасно рассеян и невнимателен, даже не замечал нежных взглядов, которые кузина, не стесняясь, часто бросала в его сторону. Но вот она с визгом подпрыгнула, словно коза, которую ударили палкой по ногам. Оказалось, что ничего ужасного не произошло — просто головка репейника уколола ногу. Так как кузен не выказал никакого пыла, отрывая от чулка этот гадкий липучий комок, кузина надула губы.

— Лучше пойдем назад, здесь все платье изорвешь.

Приподняв юбки, она осторожно пробиралась впереди. Курт, следуя за ней, взглянул на нее сзади и подумал: «Ну прямо козьи ноги! А без чулок, верно, они еще и волосатые. А впрочем разве и голос у нее не как у козы?» Он усмехнулся, но, спохватившись, сейчас же отогнал недостойную мысль: ведь это все-таки женщина, и к тому же двоюродная сестра, а он сам — потомок древних рыцарей, гость и кавалер.

Шарлотта-Амалия свернула на полукруглую, вырубленную в самом высоком месте кручи террасу с мраморными скамейками по краям и перилами вокруг. К замку перекинут деревянный мостик через сток из пруда, густо-густо заросший шиповником, боярышником, а на самом дне — цветущим вербейником и таволгой. К реке обрывается известняковая стена кручи саженей пять в высоту, а затем идет пологий склон с елями, ясенем и осиной, верхушки которых возвышались над балюстрадой террасы. За этими зарослями до самой Дюны тянется голая, поросшая лишь ржавой травой и островками тростника ноздреватая мочажина, где местами чернеют наполненные водой впадины.

Курт сидел, облокотившись на перила, и смотрел через реку. Леса на курляндской стороне по широкому скату постепенно подступали к самому краю пологого берега. Сосны с красными стволами и мохнатыми макушками еще не отражались в воде, солнце не успело подняться над излучиной. Внизу, там, где покрытый елями и раменьем Дубовый остров пышной темно-зеленой купиной разрезал как раз посредине медленный серебристо-серый поток, слышался тяжелый шум волн, бьющихся о его каменное чело. Над ним сквозь верхушки деревьев рябили домишки Фридрихштадта с двумя красными башнями костела, окутанными снизу серым облачком дыма. Еще дальше — подернутые голубоватой дымкой курляндские леса, постепенно теряющие зубчатые очертания и сливающиеся вдали в одну вытянутую темную ленту.

И от реки, и от трясины внизу, и со дна стока тянуло сырым холодком. Курт запахнул черный испанский плащ и стал прислушиваться, как в парке то и дело насвистывает иволга, все время перелетая с места на место. Тяжело хлобыща крыльями, низко над Дюной пролетел аист, и в клюве его судорожно извивалась змея. Где-то, наверное за дорогой в большом лесу, тявкнула лиса.

Шарлотта-Амалия явно скучала. Острый носок башмачка нетерпеливо ковырял известняковую плиту. Глаза время от времени постреливали на невнимательного кузена. В конце концов она не выдержала и процедила сквозь зубы:

— О чем это вы задумались?

Потревоженный Курт вздрогнул: совсем забыл, что он здесь не один.

— Задумался? По правде, сам не могу сказать, о чем. Верно, я просто любовался. Здесь так красиво!

— Красиво? Пф-фи! Где же здесь красота! Признайтесь, вы мечтали о юге, где плющ обвивает скалы и виноградные гроздья блестят на солнце.

— Уверяю вас, что нет. Не так-то уж много я видел настоящий юг. Я северянин, сын наших лесов, наших елей, нашей Дюны.

— В лесах Богемии ели поросли лишайниками, и со всех сучьев словно седые бороды свешиваются. Это так сказочно!

— Нет, это потому только, что корни упираются в скалу, деревьям не хватает питания, и они чахнут.

— Фу, как вы прозаичны! Разве вы всегда такой?

— Не знаю — может быть, и всегда.

— Дю-юна… Мне она вконец опостылела. Видеть я не могу эту вашу Дюну.

— Да вы только посмотрите! Разве она не похожа на ленту, вплетенную в зеленые волосы?

Шарлотта-Амалия улыбнулась и присвистнула, словно иволга в парке.

— В зеленые волосы? Разве такие бывают? Нет, все же, кажется, вы не такой уж прозаичный.

Курт указал рукой в ту сторону, где лодка, как раз подымавшаяся вверх по течению, вынырнула из-за Дубового острова со стороны, обращенной к курляндскому берегу.

— Разве она не похожа на птицу со вскинутым белым крылом?

Кузина с минуту наблюдала за ней, прищурив глаза.

— Это, верно, опять шведские солдаты. Из Икскюля или из Риги.

— Часто они здесь бывают?

— Без конца их видишь. Батюшка говорит: не дают покоя лифляндским помещикам. А вы, Курт, видели Рейн?

— Как же, сколько раз. А что?

— Ах, Рейн!.. И скалу Лорелеи? Какая она?

— Такая же, как и остальные. Ничего особенного нет,

— И она там сидит?

— Кто? Лорелея? Как вы наивны, кузина! Да ведь это всего лишь старая сказка. Не сидела она там и не сидит. Глупцы верят, что ведьма превратилась в скалу, зачаровывает пловцов и топит их в пучине. Глупости, языческие поверья — и больше ничего.

— Но пловцы там все же тонут? Не так ли?

— Какой-нибудь подвыпивший парень, может, и тонет. На отмелях в верховьях Рейна их гибнет, верно, куда больше.

Шарлотта-Амалия вновь мечтательно закатила глаза, в которых, однако, все равно мелькало что-то колючее.

— Ах, как бы я хотела там сидеть, петь по ночам и привлекать всех к себе.

— Но тогда ведь они бы тонули!

— Да, я бы пела, а они бы там в волнах тонули…

Глаза у нее совсем закрылись, голова откинулась назад, на шее с обеих сторон натянулись синеватые жилы. Кузен пожал плечами.