Александр Дюма - Графиня Де Шарни

Так французский народ обручался с двадцатидвухлетней войной, которая если и не сумела в прошлом принести свободу всему миру, то рассчитывала в будущем сделать это.

Среди добровольцев было много стариков, которые из самодовольного хвастовства скрывали свой настоящий возраст; были и совсем юные врунишки, поднимавшиеся на цыпочки и отвечавшие: «Шестнадцать лет!», когда на самом деле им едва исполнилось четырнадцать.

Так попали на войну старый бретонец Тур д'Овернь и юный южанин Виала.

Те, кто по какой-либо причине не мог оставить дом, плакали от отчаяния, что не едут вместе со всеми; они прятали со стыда глаза, закрываясь руками, а счастливчики им кричали:

— Да пойте же, эй вы! Кричите же: «Да здравствует нация!»

И мощные крики «Да здравствует нация!» летели со всех сторон, и каждый час бухала пушка с Нового моста, и ей вторила другая — из Арсенала.

Возбуждение было так велико, что Собрание само испугалось того, что оно наделало.

Оно назначило четырех из своих членов, которые должны были обежать Париж.

Им было приказано обратиться к жителям с такими словами:

«Братья! Во имя родины не допускайте мятежа! Двор только того и ждет, чтобы добиться разрешения на отъезд короля, — не давайте для этого повода; король должен оставаться среди нас».

Потом они шепотом прибавляли еще более Страшные слова: «Он должен быть наказан!»

И повсюду, где появлялись эти люди, их встречали с воодушевлением и вслед за ними повторяли: «Он должен быть наказан!»

Никто не уточнял, кто именно должен быть наказан, каждый и так знал, кого он хочет наказать.

Так продолжалось до глубокой ночи.

До полуночи ухала пушка; до полуночи народ толпился вокруг амфитеатров.

Многие из новобранцев остались там же, разбив свой первый бивак у подножия алтаря Отечества.

Каждый пушечный удар болью отзывался в сердце Тюильри.

Сердцем Тюильри была спальня короля, где собрались Людовик XVI, Мария-Антуанетта, их дети и принцесса де Ламбаль.

Они не расставались весь день; они прекрасно понимали, что в этот великий торжественный день решается их судьба.

Члены королевской семьи разошлись лишь после полуночи, когда стало ясно, что пушка больше не будет стрелять.

С тех пор, как из предместий стал прибывать народ, королева перестала спать на первом этаже.

Друзья уговорили ее переселиться в одну из комнат второго этажа, расположенную между апартаментами короля и дофина.

Просыпаясь, как правило, на рассвете, она просила, чтобы окна не закрывали ни ставнями, ни жалюзи, чтобы ей не было страшно во время бессонницы.

Госпожа Кампан спала в одной комнате с королевой.

Прибавим, кстати, что королева согласилась, чтобы одна из камеристок находилась при ней безотлучно.

Однажды ночью, едва королева легла, — было около часу ночи, — а г-жа Кампан стояла у кровати Марии-Антуанетты и разговаривала с ней, как вдруг в коридоре послышались чьи-то шаги, а потом до их слуха долетели звуки борьбы.

Госпожа Кампан хотела пойти посмотреть, в чем дело; но королева судорожно вцепилась в камеристку, вернее, в подругу.

— Не оставляйте меня, Кампан! — взмолилась она. Тем временем из коридора донесся крик:

— Ничего не бойтесь, ваше величество; я поймал негодяя, который хотел вас убить! Голос принадлежал камердинеру.

— Господи! — вскричала королева, воздев к небу руки. — Что за жизнь! Днем — оскорбления, ночью — убийства!

Она крикнула камердинеру:

— Отпустите этого человека и отворите ему дверь.

— Ваше величество… — хотела было возразить г-жа Кампан.

— Ах, моя дорогая! Если его арестовать, завтра он будет воспет якобинцами!

Покушавшегося отпустили на все четыре стороны; им оказался малый из прислуги короля.

С этого дня король и настоял на том, чтобы кто-нибудь безотлучно находился в спальне королевы.

Мария-Антуанетта остановила свой выбор на г-же Кампан.

В ночь, последовавшую за объявлением отечества в опасности, г-жа Кампан проснулась, когда было около двух часов: лунный свет пробивался сквозь стекло и падал на постель королевы.

Госпожа Кампан услышала вздох: она поняла, что королева не спит.

— Вам плохо, ваше величество? — спросила она вполголоса.

— Мне всегда плохо, Кампан, — отвечала Мария-Антуанетта, — однако я надеюсь, что моим мучениям скоро придет конец.

— Великий Боже! — вскрикнула камеристка. — Ваше величество, что вы такое говорите?! Неужто ваше величество посетили какие-нибудь дурные мысли?

— Нет, напротив, Кампан.

Она протянула бескровную руку, казавшуюся неживой в лунном свете:

— Через месяц, — с невыразимой печалью в голосе молвила королева, — этот лунный свет будет свидетелем нашего освобождения от цепей.

— Ах! — радостно вскрикнула г-жа Кампан. — Так вы согласились на помощь господина де Лафайета и собираетесь бежать?

— Помощь господина де Лафайета? О нет. Боже сохрани! — брезгливо поморщилась королева. — Нет, через месяц мой племянник Франц будет в Париже.

— Вы уверены в этом, ваше величество? — в ужасе вскрикнула г-жа Кампан.

— Да, — отвечала королева, — все решено! Австрия и Пруссия заключили альянс; объединив свои силы, они двинутся на Париж; у нас есть маршрут принцев и союзных армий, и мы можем твердо сказать: «В такой-то день наши избавители будут в Валансьенне… в такой-то день — в Вердене… в такой-то день — в Париже!»

— А вы не боитесь, что?.. Госпожа Кампан замолчала.

— Что меня убьют? — договорила за нее королева. — Да, такая опасность существует; ну так что же, Кампан? Кто не рискует, тот ничего не выигрывает!

— А в какой день ваши союзники рассчитывают быть в Париже? — спросила г-жа Кампан.

— Между пятнадцатым и двадцатым августа, — отвечала королева.

— Да услышит вас Господь! — прошептала г-жа Кампан.

К счастью, Господь ее не услышал; вернее, Он услышал и послал Франции помощь, на которую она не рассчитывала: Он послал Марсельезу.

То, в чем королева черпала силы, должно было бы на самом деле ее ужаснуть: это был манифест герцога Брауншвейгского.

Этот манифест, который должен был вернуться в Париж только 26 июля, был составлен в Тюильри и отправлен из столицы в первых числах июля.

Однако приблизительно в то же время, когда двор составлял в Париже этот бессмысленный документ, повлекший за собой последствия, о которых нам еще предстоит рассказать, мы поведаем о том, что происходило в Страсбурге.

Страсбург — один из типичнейших французских городов именно потому, что он освободился из-под австрийского ига; Страсбург — один из самых надежных пограничных городов, как мы уже говорили, имел врагов под самым боком.

Вот почему именно в Страсбург вот уже полгода, то есть с тех пор, как возник вопрос о войне, стекались свежие батальоны новобранцев, горячих патриотов.