Александр Дюма - Графиня Де Шарни

— Государь! Мое путешествие также должно оставаться для всех в тайне? — с почтительным поклоном спросил Шарни.

— Да нет, дорогой граф, не страшно, если кто-то будет знать, что вы едете; главное — чтобы никто не догадывался о цели вашей поездки — Должен ли я понимать так, что я вправе открыться только господину де Буйе?

— Да, одному господину де Буйе, да и то лишь когда вы убедитесь в его чувствах. Письмо, которое я передаю с вами для него, — не более чем просто рекомендательное письмо. Вы знаете мое положение, мои опасения, мои надежды лучше, чем моя супруга, лучше, чем мой министр Неккер, лучше, чем мой советник Жильбер. Действуйте по обстоятельствам, я вложил вам в руки веревку и ножницы: вы можете либо распутать, либо разрезать ее по своему усмотрению.

Король протянул графу незапечатанное письмо.

— Прочтите! — предложил он. Шарни взял письмо и прочел:

«Дворец Тюильри, 20 октября сего года. Надеюсь, сударь, что вы по-прежнему довольны вашим местом командующего гарнизоном в Меце. Графу де Шарни, командующему моей охраной, поручено узнать, не желаете ли вы, чтобы я дал вам другое место. В таком случае я буду счастлив оказать вам услугу так же, как теперь рад возможности заверить вас в том глубоком уважении, какое я к вам питаю.

— А теперь идите, господин де Шарни, — молвил король — Вы вольны давать господину де Буйе любые обещания, если в том будет необходимость. Помните только, что вам не следует связывать меня такими обязательствами, которые я буду не в силах выполнить.

Он еще раз подал графу руку.

Шарни в волнении коснулся ее губами и вышел из кабинета, оставив короля в уверенности — и это в самом Деле было так, — что он своим доверием завоевал сердце графа скорее, чем мог бы это сделать благодаря всем богатствам и милостям, которыми он располагал в дни своего всемогущества.

Когда Шарни выходил от короля, сердце его было преисполнено чувствами самыми противоречивыми.

Наиболее сильное ощущение, всплывавшее на поверхность захлестнувших его беспорядочных мыслей, было чувство глубочайшей признательности к королю за оказанное ему безграничное доверие.

Это доверие обязывало его тем более свято исполнить свой долг, что совесть его была неспокойна при воспоминании о том, как он был виноват перед этим достойнейшим человеком, который в минуту опасности не побоялся опереться на Шарни, как на верного и преданного друга.

Чем больше Шарни в глубине души раскаивался в своей вине перед королем, тем скорее он был готов пожертвовать ради него жизнью.

И чем более охватывало сердце графа чувство почтительной преданности, тем скорее отступало недостойное чувство, в котором он многие дни, месяцы, годы клялся королеве.

Шарни впервые испытал было неясную надежду, зародившуюся в минуту смертельной опасности, подобно цветку, распустившемуся над пропастью и источавшему аромат бездны: эта надежда и привела его к Андре Но, потеряв надежду, Шарни судорожно ухватился за представившуюся возможность уехать подальше от двора, где он страдал вдвойне: оттого, что был еще любим женщиной, которую он сам уже не любил, и в то же время его не успела полюбить — так он, во всяком случае, думал — женщина, к которой он сам с недавних пор питал это чувство.

Воспользовавшись тем, что вот уже несколько дней в его отношения с королевой закралась некоторая холодность, он направился в свою мансарду, решив сообщить ей о своем отъезде в письме, но у своей двери он застал Ожидавшего его Вебера.

Королева хотела с ним поговорить и желала немедленно его видеть.

Он никак не мог уклониться от приглашения королевы. Желания коронованных особ равносильны приказаниям.

Шарни отдал некоторые распоряжения своему камердинеру, приказал приготовить карету и спустился вслед за молочным братом королевы.

Мария-Антуанетта находилась в расположении духа, совершенно противоположном Шарни; она поняла, что была слишком сурова с графом, и при воспоминании о проявленной им в Версале самоотверженности, при воспоминании о брате графа — а он все время стоял у нее перед глазами, — лежавшем в крови поперек коридора, загораживая собою вход в ее комнату, она почувствовала нечто вроде угрызения совести и призналась себе, что даже если предположить, что граф де Шарни проявил по отношению к ней только преданность, то и в этом случае он был достоин более щедрого вознаграждения.

Но разве не вправе она была требовать от Шарни нечто большее, чем просто преданность?..

Однако если вдуматься, так ли уж виноват был перед ней Шарни, как она полагала?

Не следовало ли отнести на счет траура по поводу гибели брата некоторое равнодушие, появившееся в нем после возвращения из Версаля? Равнодушие это, возможно, было лишь внешним, и обеспокоенная любовница слишком поторопилась отречься от Шарни, когда предложила послать его в Турин с целью удалить от Андре, а он отказался. Ее первой мыслью, мыслью дурной, продиктованной ревностью, было предположение, что его отказ вызван зарождавшейся любовью графа к Андре, его желанием остаться с женой; и действительно: графиня уехала из Тюильри в семь часов вечера, а часа два спустя муж последовал за ней на улицу Кок-Эрон. Однако Шарни отсутствовал недолго: ровно в девять он вернулся во дворец. По возвращении он отказался от апартаментов, состоявших из трех комнат, приготовленных для него по приказу короля, и удовольствовался мансардой, предназначенной для его лакея.

Сначала стечение всех этих обстоятельств заставило королеву страдать; но самое строгое расследование не могло бы уличить Шарни в том, что он покидал дворец не по служебным надобностям; очень скоро не только королеве, но и другим жителям дворца стало очевидно, что со времени своего возвращения в Париж Шарни почти не выходил из своей мансарды.

Было также отмечено, что с тех пор, как Андре уехала из дворца, она там больше не появлялась.

Значит, если Андре и Шарни виделись, то это продолжалось не более часа в тот самый день, когда граф отказался ехать в Турин.

Правда, во все это время Шарни не искал встречи и с королевой; но вместо того, чтобы усматривать в этом уклонении от свидания признак равнодушия, разве прозорливый ум не мог бы найти в нем, напротив, доказательства любви?

Разве не могло быть так, что Шарни, оскорбленный несправедливыми подозрениями королевы, отдалился не оттого, что охладел, а, напротив, от избытка любви?

Ведь королева и сама понимала, что была несправедлива и излишне сурова к Шарни: несправедлива, когда упрекала его в том, что в страшную ночь с пятого на шестое октября он был рядом с королем, а не с нею и смотрел не только на нее, но однажды удостоил взглядом и Андре; сурова, потому что не приняла близко к сердцу и не разделила с ним глубокое страдание, которое Шарни испытал при виде убитого брата.