Манфред Бёкль - Нострадамус: Жизнь и пророчества

Мишель сумел различить тонкие, в ниточку, усы на лице животного по имени Торквемада… Не чувствуя усталости, бесновался над Испанией богохульник с глазами ящерицы, порожденный сатанинской Инквизицией. Облаченный в змеиную кожу, ползал нечестивец по разоренной земле Испании, жаля налево и направо. Несть числа тем, кто попадал в его когти и, дрожа от страха, склонял свою выю под католическим бичом. Церковь собирала обильную жатву на духовных холопах, поклонявшихся кумиру. Не многие противостояли зверю и, оберегая свою веру, оставались ей верны.

И тогда еще страшнее вздыбился Велиал и вышвырнул их через горы к морю, в безродность, в вавилонский плен и нищету, обрекая их на смерть.

Из ниши собственной боли выступил еврейский лекарь, стремившийся разделить с ними изгнание, но в конце концов это ему не удалось. Хворые, немощные и всеми заброшенные по-прежнему ожидали его в Гранаде. Это были христианские души, но чего иного они могли ожидать от того, кто присягал на жезле Эскулапа? Итак, Петр остался в стране и видел, как бедствует ее народ, и плакал ее слезами во тьме кромешной. И милосердия ради — чтобы остаться — пришлось ему креститься.

Он принял крещение и нес свой крест, пока свирепый Торквемада не обратил злобу на выкрестов. Пока дома марранов не были взяты под надзор, торопливое покаяние на исповеди не могло означать ничего, кроме подписания самим себе смертного приговора.

Поток картин в мозгу Мишеля снова превратился в клубок, сверкающий перебивчивым светом; образы мгновенно сменяли друг друга и обретали более четкие контуры. Аутодафе. Небо, оскверненное клубами дыма. Дочерна сожженная человеческая плоть. Затылочная кость и шейные хрящи, словно хрупкие ветки, сломанные в тисках гаротты. И в конце — распятия, глаза в отчаянной муке. Разграбленные и разрушенные синагоги. Мозаика в мечетях, испоганенная конями и людьми, кучи дерьма на свитках Торы и Талмуда. Отпущение грехов изветчикам и пьяным катам в капюшонах. Псалмы и молитвы в храмах с утра до поздней ночи. Чудеса, скормленные свиньям. Смердящие трупы святых, выброшенные из могил. Юродивые, бичующиеся, истошливые визгуны в бесконечной человеческой цепи на пути в Сантьяго-де-Компостелла. И Торквемада в фиолетовой сутане: зверь, преследовавший жертву быстрее самого дьявола.

А потом в Гранаде была нагружена повозка, тайно оседланы мулы. Первую неделю на север продвигались только ночью, с Адонаи в душе. Напоследок — подъем на горную вершину, уже сквозь горький аромат осени. Тяжелый переход через водопады, мимо головокружительной пропасти. Через горный хребет на границе, в лютый мороз. Оборванцами вошли в Россильон. И дальше — в Прованс. Наконец — Экс, герцог, вольнодумный двор и в нем — трубадуры.

Новые корни, дворянские милости, расцвет. Казалось, Испания и Инквизиция растворились в бесконечной дали. Вскоре молодая жена лекаря понесла. Первенец, появившийся на свет уже в новом столетии, за неделю до зимнего солнцестояния. Христианское крещение (береженого Бог бережет), а уж после — разудалые пляски и вино рекой. В лице мальчика слились еврейские, иберийские и французские черты. Глаза — под ликующие звуки цимбал — все еще таинственно сливались с Космосом. И в мгновение ока возведенный в сердце мост между отцом и сыном…

На этом мосту уже прошло десять лет. Постепенное угасание одного из них. Наконец, болезнь Кифы, Петра или Пьера де Нотрдама. И во время агонии еще раз выхваченный образ дьявола: Инквизиция даже во Франции, слухачи в доме. Поп-кадильщик из монастыря Сен-Мартен, стерегущий у смертного одра. Однако в последнем взрыве гнева остались неодолимость и торжество — Адонаи . Вездесущее семя, запечатленное и брошенное в глаза вечности. Жизнь, промелькнувшая и прочувствованная в обмене взглядами между отцом и сыном. А дальше — неожиданно — пустота.

Казалось, слово еще витало в пространстве, когда Мишель, охваченный ужасом, освободился от чар. Однако он продолжал не отрываясь всматриваться в застывшие зрачки отца. С последним дыханием жизнь отлетела от усопшего, он освободился от земной суеты. Это было мгновение, похожее на Слово. Но сын понял, что это Слово, и в душе он пронесся через десятки, сотни лет, века и тысячелетия, прошедшие до его появления на свет.

И в то же время он понял кое-что другое. Судорожно сжавшая его шею рука матери подсказала ему: если клирик что-то заметит, он способен скрутить их в бараний рог!

Но аббат, снова набравшись сил, второпях угрожающе замахал кадилом. В своем бездушии к покойнику он утвердился подобно камню. В любой момент он мог найти повод извергнуть анафему. Но тут он неожиданно подчинился воле мальчика: католический священник втянул голову в плечи и сгорбился, ограничившись торопливо-монотонным чтением молитвы.

Когда Мишель, охваченный болью, вышел из дома и его внезапно поглотила ночная мгла, он сначала почувствовал, а потом увидел, что псы Господни исчезли. И в то же время заметил вспыхнувшую звезду и понял, что мистраль тоже издал последний вздох.

В 1513 году, когда Пьер де Нотрдам расстался в приморской провинции со своими земными делами и обрел вечный покой, на другом побережье во всем блеске давала буйные ростки жизнь, чреватая войной.

В Риме творились чудеса: из ничего возводились языческие храмы, чудовищные по своей величине. Пятнадцать столетий одних ядовитых испарений злобы к евреям и ненависти к тому, что полно жизни, столетий кровопролития, страданий, пыток, предательства, истребления народов и злодейских убийств, лжи, интриг, отрицания Бога, охоты за ведьмами, сатанинских заклинаний и фальсификации религиозных учений, пятнадцать столетий неслыханного богохульства собрал под своим куполом новый собор Святого Петра.

Папа Лев X, вампир из дома Медичи, чтобы финансировать строительство Собора, с помощью папского кнута заставил раскошеливаться в первую очередь Германию. Между Рейном, Эльбой и Дунаем была устроена продажа индульгенций. Заботливые папские посланцы проникали в самые отдаленные римские города и веси, дабы в их сундуках радостно звенели золотые монеты. Крестьяне и горожане обирались до последней нитки. На голод, банкротство и смерть обрекал мнимый наместник Бога на земле слишком легковерный народ. Он сам пошатнул свой престол, поскольку было необходимо воздвигнуть новую Вавилонскую башню, на позолоту которой не хватало денег. Тех, кто противился новорожденной химере, папа предавал проклятию, и прежде всего гуманистов. Однако то, что Гуттен вырубил своим мечом, Мартин Лютер до него уже отшлифовал в своих Тезисах. Прошло целых четыре года, прежде чем Реформация поднялась против Рима, и восемь лет, пока горожане не ополчились как следует против духовенства.