Владимир Потапов - Пылающие алтари

— Мне жаль расставаться с тобой, темник. Но я не вправе тебя удерживать.

Вскоре после разгрома орды Мегиллы в Успу пришли эллины-кожемяки. Привела их Люкиска. Из лагеря роксоланов они могли разойтись по своим городам, никто не препятствовал бы им в этом, роксоланам было не до лих. Но неволя сделала их побратимами, и они охотно дали Люкиске уговорить себя идти на юг. Ведь где-то там, у сираков, находился их предводитель Менипп-ольвиец. Да и на родине ничто хорошее их не ожидало.

Люкиску же вела любовь к Диону… Но стать его женой сразу она не могла. Дион объяснил ей, что у варваров свои законы: соединить их может только слово царицы. Тогда Люкиска направилась прямо к Зарине.

— Что ж, суровому воину под стать нежная, любящая подруга, — сказала Зарина, выслушав ее до конца. — Да пребудет над вами милость богов.

Люкиска стала женой сиракского темника. Любовь да согласие прочили им боги, но думы о сыне все больше одолевали Диона. Хотелось скорее отправиться на розыски, найти его и выкупить или освободить силой — а уж укрыться от возмездия всегда можно в сарматских землях. Менипп-ольвиец со своими кожемяками — среди них были и искусные плотники и опытные мореходы — взялись помочь Диону в столь рискованном предприятии.

Они нашли на берегу Антикита подходящую рощу и втайне от всех начали строить корабль. Знали об этом только Зарина да еще Радамсид-меотиец, ведь роща стояла на его землях. Закачались дубы, зажужжали канатные сучильни, забурлила, черно дымя, смола в котлах. Знатоки своего дела вырезали из векового дерева белую лебедь для украшения носовой части судна.

Дион был нетерпелив, часто наведывался на место строительства. Радовался, видя, что уже готово днище, что поднялись борта. Дубовые ребра стягивались канатами, обшивались досками, следом конопатились щели, заливались смолой, и она, не успев просохнуть, медленно стекала с бортов под днище.

И вот настал день, когда корабль можно было спускать на воду. Дион не посмел просить своих товарищей стать на нем матросами: плыть предстояло почти на верную смерть, а они только что вырвались из неволи. Злоупотреблять их дружбой он не хотел.

Его тревоги разгадал Менипп.

— Ты обижаешь нас, Дион, — сказал он. — Не для того мы принимали тебя там, у роксоланов, в общину, чтобы ты смог пренебречь нами. Смело занимай середину корабля и управляй им спокойно. Мы будем верными помощниками тебе.

Итак, корабль был готов, а бедная Люкиска ни о чем не подозревала. Когда же Дион наконец набрался духу и сказал ей обо всем, она зарыдала и стала убиваться, как Андромаха за Гектором. Умоляла взять ее с собой. Говорила, что ей не страшны ни бури, ни смерть, что лучшей помощницы ему не найти.

Но Дион был непреклонен.

— У тебя будет сын, — сказал он Люкиске, — он станет тебе утехой. Потом вернемся и мы, победив судьбу. А у Аполлония нет никого, кроме меня, кто помог бы ему в беде. Добрая Тюхэ станет сопутствовать нам, а ты знаешь, что не будет удачи тому кораблю, на борту которого — женщина. Да и у меня на душе будет спокойнее, если ты и мой будущий сын останетесь под защитой доблестной Зарины, — закончил он уже совсем грустно.

Люкиска перестала плакать, сказала:

— Ну, конечно же, ты прав! Ты всегда прав, Дион!

И она поцеловала его в лоб. Как покойника. Потом ушла. Больше он не видел ее.

Когда в последний раз перед отплытием Дион приехал в Успу, Зарина сказала ему — и он почувствовал в ее голосе упрек, — что Люкиска покинула сираков и вернулась в Пантикапей.

Долго сидел Дион в опустевшей своей хижине, тяжко было у него на душе.

Потом он утешился тем, что Люкиске будет лучше в Пантикапее, у родных, чем среди степных кочевников. И за сына своего — или дочь, неважно, кто родится, — он может быть спокойным: Люкиска будет матерью, лучше которой и желать не надо. Бедному же страдальцу Аполлонию, кроме него, действительно помочь некому.

Ничто больше не удерживало Диона у добрых сираков. Они прикочевали к берегу Антикита провожать корабль чуть ли не всем племенем. Бывший стратег и эллинарх Танаиса, сиракский темник передал «Дар Арея», свой доблестный меч, ни разу не подводивший его в битвах, славнейшему из воинов Анту, сыну Хедосбия из рода Крылатого Волка, и ступил на корабль.

Эллины поставили парус, и он сразу напрягся под свежим ветром. В помощь ему ударили по волнам три ряда весел. Заскрипели мачты, застонал в снастях ветер. Неумолимый рок вновь увлекал Диона навстречу неведомому…

Беды не оставили сираков. Степь была сурова и безжалостна к своим детям. Всю весну и большую часть лета не было ни одного дождя. Редкие, ослепительно белые, облака бежали в сторону эллинского моря. И ни одно из них не уронило ни капли влаги на изнуренную грудь земли.

Выгорали травы, трескалась почва. Мелели, пересыхали степные ручьи и озера. Все меньше корма находили овцы и лошади, все большие переходы совершали кочевники в поисках пастбищ и воды. Лица их густо припорашивала пыль, скрипел на зубах песок, коробилась от пота одежда. Напрасно с тоской смотрели они в вылинявшее от зноя небо. Дождей не было.

Потом разразилась черная пыльная буря. За несколько дней перед нею сираки увидели над горизонтом на востоке желтое марево. Над степью висела безветренная тишина, а зори были багровыми, даже темно-красными, и полыхали вполнеба.

И вот подул ветер, сперва слабый, — чуть шевеливший голые былинки, затем все сильнее, все крепче. К вечеру он принес мутную пелену, затянувшую небо. Солнце глядело сквозь нее, коричневое, страшное. Ночью ветер стал срывать с кибиток покрытие из звериных шкур, валить камышовые загоны.

День начался, когда буря была уже в полном разгаре. Солнце на темном небосводе не появилось совсем. В жутком зеленоватом полусвете через равнину проносились туго закрученные вихри. Они гнали пыль, рвали землю, выдергивали с корнями сухую траву. Косые полосы черной метели хлестали в стены хижин.

Шесть дней и ночей бушевала буря. И все это время в хижинах сираков ни на минуту не гас огонь жертвенников. Зарина переходила из хижины в хижину, пытаясь вселить в отчаявшихся людей веру в скорое освобождение от невзгод, помочь им умилостивить богов. Женой Анта она пока не стала. Не до этого. Беды, обрушившиеся на ее народ после изгнания роксоланов, целиком завладели всем ее существом.

Зарина не снимала жреческих одеяний. Волосы ее стали пепельно-серыми от пыли. Она видела, как люди жертвовали самым дорогим, чтобы заставить богов сменить гнев на милость, и сердце ее разрывалось от горя.

— Боги! Вы подарили сиракам победу над врагами. Вы были добрыми, боги! Сираки не знали неудач в бою и на охоте. Они щедро платили вам дань. Так чем же прогневили они вас, боги? Зачем отвернули вы свой лик от бедных сынов степных кочевий? Верните им свою благосклонность! — молилась она.