Владимир Успенский - На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове

- Разве я так! Ты чего вспыхнул-то? - Буденный смотрел удивленно, даже с опаской. Он уже заметил, что Климент Ефремович раздражается порой совсем неожиданно, из-за каких-то пустяков.

Первое время непонятная резкость, появлявшаяся иногда у Ворошилова, очень обижала и отталкивала Будённого. Но однажды Екатерина Давыдовна сказала вроде бы между прочим, что в детстве Клима жестоко избили подростки, и с той поры у него случаются сильные приступы головной боли. Тогда он и вспылить может. А почувствовать приближение приступа не очень трудно: Климент Ефремович висок начинает тереть, массировать пальцами.

Это Семен Михайлович запомнил, но разве заметишь каждый раз, как подкрадывается к Ворошилову боль?!

Вот и сейчас: все нормально было, виски он не трогал и вдруг рассердился...

Действительно, Климент Ефремович был в это время совершенно здоров. Не чувствовал даже неприятного ощущения, обычно предшествовавшего приступу. А раздражался он потому, что напрасно тратили они с командармом драгоценное время. Положение совершенно ясное. Первая Конная должна политически укрепляться и быстро расти. И не за счет случайного притока людей, а с помощью специальных органов, которые займутся приемом, отбором, подготовкой и распределением пополнения. А Буденный не хочет сломать своей партизанской привычки. Климента Ефремовича ждали сегодня в кавалерийской бригаде, где создавалась партийная ячейка, надо было помочь товарищам, а он ездил с Буденным, пытаясь раскрыть ему глаза на положение дел.

И без особых успехов. Как тут не заволнуешься?!

С некоторым запозданием батальон был построен вторично. Примерно одинаковое число людей оказалось как возле пехотного, так и возле кавалерийского комиссара. К пехотному встал и бойкий солдат с белесыми ресницами, отвечавший Буденному. Это не понравилось Семену Михайловичу. Спросил его:

- Коня боишься?

- На свои мослы больше надежды, - весело ответил парень.

- Из безлошадных, что ли?

- Почему? Была у отца... А я на мельнице работал.

- Как хочешь, - недовольно бросил Семен Михайлович, отъезжая к тем, кто стоял возле Елизара Фомина. Осмотрел молодых, хмыкнул удовлетворенно, сказал Ворошилову: - Эти еще мягкие, быстро пообомнутся в эскадронах, привыкнут.

- А других не жаль в пехоту-то отдавать? - задал вопрос Климент Ефремович. - Этот белобрысый, он со смекалкой. На лица глянь: сразу видно, что ребята сообразительные. Из города, из поселков. Не их вина, что к лошадям непривычны. Нужных людей упускаем. Побеседовать бы с каждым, определить.

- Где время возьмешь? - вскинул брови Буденный.

- У нас с тобой, конечно, других забот полон рот. А разобраться-то надо было, причем без спешки, чтобы для любого найти нужное место. Кого, может, в артиллерию, кого на бронепоезд, кого в обоз, а кого хоть сразу командиром отделения назначай. Люди разные, а мы - гуртом: одни туда, другие сюда - и отделались!

Семен Михайлович промолчал, только поморщился досадливо. Собой недоволен был или Ворошиловым - не понять. Поторопился первым выехать за ворота казармы.

Согревая коней рысью, миновали они ровное поле, очень белое и чистое от свежего снега. Потом начался поселок. Дымили трубы над хатами и бараками. Пустынно было. Лишь кое-где чернели фигурки людей, направлявшихся в одну сторону - к рудничному двору. Буденный и Ворошилов повернули туда же.

Коней оставили ординарцу возле двухэтажного конторского здания из красного кирпича. Перед крыльцом - толпа. Из двери, из открытых форточек конторы валил махорочный дым вместе с паром. «Порядочно парода набилось», - подумал Климент Ефремович, но то, что он увидел, превосходило все возможные предположения. Дом гудел, как растревоженный пчелиный улей, и заполнен был до предела. Не только в большой конторской комнате, но и в коридорах, и на лестнице тесно стояли люди.

Ворошилов и Буденный едва пробились к столу президиума. Сразу сник, как волна, откатился и затих где-то на первом этаже гул голосов. Послышались радостные восклицания:

- Товарищи, это же Клим!

- Который? При усах?

- Тю, Клима не знает! В бекеше! Поднялся за столом очень высокий и худой - кожа да кости - человек в очках на чахоточном, с запавшим щеками, лице, протянул руку приезжим, произнес с достоинством:

- Рады видеть и приветствовать дорогих освободителей и красных орлов Семена Михайловича Буденного и Климента Ефремовича Ворошилова... А тебе, Клим, рады особенно, потому что знаем и помним по пятому году и по весне восемнадцатого, когда ты у нас в Донбассе народ против врагов повел...

Голос говорившего был вроде бы знаком Ворошилову, пробуждались какие-то смутные воспоминания, но обличье ничего не подсказывало ему. Очень изменился, знать, человек. И не удержать, не сохранить образы многих сотен соратников, вместе с которыми приходилось вести борьбу. Спросил фамилию. Оказалось - Алексеев, один из руководителей местного подполья.

- Не ты ли в пятом году на массовке выступал за Ольховским мостом? - спросил Ворошилов.

- Нет, это не я, - улыбнулся Алексеев, и при этом еще глубже запали его щеки. - Я в ту пору как раз в тюрьме сидел до самого царского манифеста.

- А меня и по манифесту не выпустили.

- Знаем, дорогой ты наш Клим, все знаем. Помню, как всенародно ходили освобождать тебя в декабре. И сразу из казармы - председателем митинга выбрали.

Чувствовалось, что приятно было Алексееву вспоминать прошлое. Но остановил себя, провел ладонью по узкому лицу, словно стер улыбку. Заговорил деловито:

- Здесь, Семен Михайлович и Климент Ефремович, собрались добровольцы, которые хотят самолично бить контру. Все товарищи с рудника, с железной дороги, каждого мы знаем. Милости просим - принимайте к себе. Не подкачают!

- Нам бы только винтовки! - крикнул кто-то.

- И подучиться малость!

Климент Ефремович поднял руку, прося тишины:

- Спасибо вам, дорогие товарищи, от имени рабоче-крестьянской армии. Такие пополнения нам очень и очень нужны, чтобы еще сильнее громить белых гадов. Верно, Семен Михайлович? (Буденный кивнул величаво-торжественно.) Однако вижу я, тут немало людей, которые уже в возрасте, которым за сорок и даже под пятьдесят. Но трудно ли им будет? Может, лучше дома остаться, рудник налаживать?

Гул голосов вновь прокатился по всему дому и сразу улегся, отдалился, едва заговорил Алексеев.

- Слова твои, Климент Ефремович, очень заботливые и даже правильные, если только с одной стороны глядеть. Но собрались тут паши товарищи, которые все обдумали-передумали, у которых душа изболелась. Не могут они оставаться дома, пока свирепствует белая гидра. И у каждого есть на то своя особенная причина. Да что слова говорить! Сазонов, иди, покажи расписку.