Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

Ленька посмеивался: уж он-то знал кое-что о доходах этой семейки.

Часов в десять к дому подкатила черная пролетка на дутых шинах, с крытым верхом. Чикин тщательно проверил старый револьвер системы «Смит и Вессон», какими при царе вооружали тюремных надзирателей, сунул эту «машинку» за пазуху. Скептически посмотрел на Кольку, надевавшего бушлат, посоветовал натянуть фуфайку, а вместо ботинок - сапоги с портянками. Поехали не таясь. Возле Московского вокзала из какой-то подворотни вышли двое, прыгнули в пролетку к Чикину. Колька-колосник остался на козлах вместе с кучером. Поеживался, сжимая холодную винтовку.

Ветер гнал вдоль улицы мелкий сухой снег. Было пустынно и тихо. Окна повсюду темны. Один-единственный прохожий перебежал улицу и исчез под аркой.

Впереди несколько раз сухо лопнули в морозном воздухе выстрелы. Ленька Чикин высунулся, недовольно покрутил головой, велел ехать другой дорогой.

Ровно в полночь пролетка остановилась в переулке возле трехэтажного дома с балконами. У подъезда - два каменных льва. Чикин смачно харкнул прямо в раскрытую пасть одного из них. Нажал белую кнопку звонка. Долго давил ее, пока в темной глубине за остекленной решеткой возник огонек. Подошел швейцар, открыл слуховое оконце.

- Обыск, - сдавленным голосом произнес Колька.

- Подождите, сейчас спрошу, - испуганно ответил швейцар.

- Я те спрошу! - разозлился Колька. - Матроса не видишь? Открывай, пока жив, а то через дверь пальну!

Загремели засовы. Чикин распахнул дверь и с двумя помощниками побежал по широкой лестнице вверх. Извозчик безучастно сидел на козлах. Колька-колосник топтался в подъезде возле швейцара, клацавшего зубами от страха. Слушал, что там, наверху? Почудился женский крик. Потом вроде бы мебель начали двигать.

-Закурить дай, - приказал Колька швейцару. Тот достал из кармана портсигар, но никак не мог открыть его трясущимися руками. Колька сам вынул ароматную папиросу, повертел портсигар перед глазами, сунул себе в карман.

Ему весело стало. Вот, оказывается, как просто: приехал и взял. Башковит этот Чикин - не ждет, пока червонцы с неба посыпятся.

Прикуривая из рук швейцара, Колька заметил

блеснувшее на пальце кольцо. Золотое! Поколебался: брать или нет? С одной стороны, вроде неловко: в церкви ведь при венчании надето. Молитвой ограждено. Да ведь Зойка-то больно обрадуется.

- Сымай, - решительно сказал он.

Швейцар медлил. То ли не понял, то ли очень жаль было отдавать. Колька, свирепея, сам ухватился за кольцо, дернул с такой силой, что швейцар вскрикнул.

- Ни гу-гу! - пригрозил Колька. Покосился на извозчика: не видел ли тот, не придется ли засчитывать кольцо при общей дележке. Извозчик сидел спиной к нему.

Вскоре Чикин и его помощники спустились по лестнице, нагруженные узлами и чемоданами. Быстро побросали вещи в пролетку, вскочили сами. Колька вновь занял место на козлах.

- Гони! - велел Чикин.

- Не шибко разгонишься по такой гололедице, - впервые подал голос извозчик, однако лошадь подстегнул, и она пошла крупной рысью.

Из-под черного полога доносились короткие фразы:

- Бабу-то подушкой?

- Задохнулась, поди!

- А кальсоны розовые на ем! Ленька высунулся к Кольке-колоснику:

- Ну, матрос, мы спокойно нынче работали. Мы дальше барахло повезем, а тебя возле вокзала ссадим. Дойдешь?

- Деньги давай!

Чикин порылся в кармане, сунул комок мятых кредиток.

- Мало! - нагло сказал Колька.

- Хватит! Двигай! - подтолкнул Чикин матроса. Пролетка быстро растаяла во мгле, затих перестук подков. Колька зашагал по Лиговке. Полновластным хозяином чувствовал он себя на ночной улице. Кто тронет моряка с винтовкой?

Все здесь с детства знакомо ему. Направо за поворотом стоит мрачный дом с облупившейся штукатуркой. Там, в подвальной комнате с узким окошком, он жил вместе с матерью. Не жил, а рос, как паршивый щенок, на куче вонючих тряпок. Мать торговала пирожками. Раз или два в месяц наступал запой, и она пропивала всю выручку. Умерла от белой горячки где-то в общественной больнице. А Кольку взяли в приют. Он сбежал оттуда и пристроился к старому одинокому скорняку, который хотел вырастить наследника, передать ему свое дело. Но Кольке такая работа не понравилась. Нанялся в кинематограф - проверять входные билеты. Ребятишки звали его «вышибалой».

Когда подошло время служить, попросился на флот: прельстила красивая форма...

Вот и трактир. Колька условленно постучал в оконце. Зойка открыла, не спрашивая. Прильнула к нему. Он поцеловал ее, велел плотнее задернуть шторку и зажечь лампу. Поставил возле кровати винтовку, рядом положил на стул тяжелые подсумки с патронами. Небрежно бросил смятый комок ассигнаций. Швырнул кольцо. Оно покатилось, Зойка ловко прихлопнула его ладонью. Примерила на палец:

- Велико... Ничего, обжать можно!

- Как хочешь, - ответил Колька, вытаскивая из портсигара духовитую папиросу.

Это форменное безобразие! Ни один самостоятельный крестьянин не запустил бы так хозяйство, как господа, заседавшие в прежней думе! Поздно их разогнали, надо было вытурить раньше, пока не успели разбазарить городскую казну. Понятно теперь, почему первым покинул службу старший бухгалтер!

Сидел Михаил Иванович, выписывал на листок цифры и диву давался полной беззаботности Шрейдера. Вот краснобай! Большую политику вершить нацеливался, языком работал без устали, а в конкретные дела не вникал. Оставил обширное столичное хозяйство без средств, без материалов.

На первое декабря в кассе городского казначейства имелось всего лишь 40 тысяч рублей. Мизерная сумма! Три месяца петроградской милиции жалованья не платили - нечем. Милиционеры бросают службу, радуя жуликов и грабителей.

Дефицит по смете 1917 года достиг 108 миллионов рублей да плюс еще 44 миллиона рублей общегородской задолженности. И при всем этом крупных поступлений в петроградскую казну не предвиделось.

Какую отрасль городского хозяйства ни возьмешь - из рук вон плохо. Газовые заводы не покрывают своих расходов. Канализационная система так запущена, что требует большого ремонта. Или водопровод - 32 тысячи рублей убытка каждые сутки. А ведь пользуются водопроводом главным образом жители центральных районов, люди вполне обеспеченные. Почему не потребовать с них дополнительную плату? По своему карману думцы бить не хотели. Хуже, чем частник или акционерное общество - те бы по крайней мере с убытками не мирились. А думцам все равно какой доход-расход, лишь бы собственный бюджет не страдал. Такие они избранники народа!

Трамвайное хозяйство - хуже не придумаешь. Ежедневный убыток до 100 тысяч рублей. В кассе трамвайного управления имеется 807 тысяч рублей, а на выдачу заработной платы рабочим требуется в один раз 4700 тысяч. Где же их взять? К трамвайщикам надо нынче съездить самому.