Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

- Стрельбу слышишь? Это рабочие на заводе бунтуют. Наши бегут все. Арестантов постреляли, а сами за чемоданами. Дежурный к вам послал. Ежели до вечера не вакуируем - каюк!

- На чем ехать-то?

- Как смогем. Шевелись веселей!

С горя хватил Кузьма еще стакан коричневого хозяйкиного зелья. Угостил вахмистра и начал соображать, что делать. Гробы сколачивать некогда.

Распахнул ворота, встал у столба. Брели по улице женщины с узлами. Прошел взвод офицеров-каппелевцев, вооруженных винтовками. Над крышами розовато светилось небо, широким пологом наплывал дым с пожарищ.

Появилась зеленая двуконная повозка. Голоперов, ни слова не говоря, взял коня под уздцы, повел во двор. Пожилой солдат-возчик в грязной мятой шинели нехотя слез на землю.

- Господин прапорщик, не дозволено.

- Что здесь у тебя?

- Энти... Боеприпасы.

- Сваливай к чертовой матери! Бери сено в сарае, стели, - распорядился Голоперов.

Сам - бегом на второй этаж.

Мстислав Захарович Яропольцев был настолько обессилен болезнью, что почти не стонал, когда Голоперов и вахмистр одевали его, натягивали сапоги, китель и полушубок. Кузьма порадовался: лоб у Яропольцева не горячий, на спад хворь пошла...

- Голову ему забинтуй али шею, - посоветовал вахмистр. - Скажешь, что раненый. С тифом в вагон не возьмут.

Голоперов достал марлю, закрутил ее вместо шарфа, опластал голову. Сверху насунул ушанку.

До вокзала доехали без помех, но на железной дороге творилось такое, что Кузьма растерялся. Тысячи людей пытались пролезть, протолкаться, пробиться к вагонам. Перрон был оцеплен плотным строем солдат. Возле вагонов мельтешили белочехи, еще какие-то чужаки и почти не было русских.

- Эти смоются, а нас шашками посекут, - уныло сказал вахмистр. Слова его будто подхлестнули Кузьму. Не пропадать же, действительно, здесь вместе с барином!

- Жди! - велел он, а сам отправился разыскивать кого-нибудь из начальства.

В дальнем конце станции ему удалось незаметно нырнуть под вагон и миновать оцепление. Приглядывался, к кому обратиться, чтобы наверняка. Наконец увидел двух офицеров. Один иностранец - высокий и тощий. У второго на рукаве бекеши выделялась нашивка: красное поле и скрещенные пистолеты. Отличительный знак боевой Ижевской дивизии.

- Господин капитан, я от полковника Яропольцева.

- Отстань! - махнул рукой ижевец.

- Полковника нельзя бросить...

Ижевец шагал, не слушая. Высокий иностранец повернулся к прапорщику.

- Господин Яропольцев? Мстислав э-э-э...

- Мстислав Захарович, так точно! - заторопился Кузьма. - • В повозке он. Вакуировать надо.

- Что с ним?

- Ранен. В шею и в голову. Но уже поправляется, - самозабвенно врал Голоперов.

- Полковника оставить не можно, - четко произнес иностранец. Капитан неохотно козырнул ему.

Два солдата-ижевца растолкали толпу, помогли перенести Яропольцева к эшелону.

В пассажирском вагоне было не холодно и не очень тесно. Здесь лежали раненые офицеры, приходили греться те, кто озяб в оцеплении. Для полковника нашлось место на нижней полке. Голоперов и вахмистр, обрадованные удачей, устроились возле него на полу. Когда поезд тронулся, Яропольцев приоткрыл глаза:

- Где я?

- Все в порядке, ваше высокоблагородие, - успокоил Кузьма. - Вот водички испейте.

Яропольцев сделал несколько глотков и вновь погрузился в глубокий сон.

Поезд с ижевцами за ночь отмахал километров сто. Это был один из последних эшелонов, ушедших из Омска. На рассвете город заняли передовые подразделения 5-й армии, которую вел молодой командарм Михаил Тухачевский.

Два года молодая республика вела непрерывную борьбу с внутренней контрреволюцией и зарубежными интервентами. Два года истощались экономические ресурсы, и без того подорванные мировой войной. Самые преданные революции рабочие и крестьяне, самые сознательные, закаленные в политических схватках, уходили на фронт и многие не возвращались оттуда. На заводах и фабриках почти не осталось старых кадров, в деревнях - сельских большевиков, активистов. Их места занимала молодежь, не имевшая опыта, а иногда люди случайные, карьеристы и даже противники новой власти. В некоторых городах и уездах вновь подняли головы эсеры и меньшевики, вели свою пропаганду, спекулируя на трудностях, которые переживала страна.

Особенно остро почувствовал это Калинин, когда приехал в Иваново-Вознесенск. Казалось бы: пролетарский город, пролетарская губерния, так много сделавшая для революции! Месяц за месяцем одевали ивановские ткачи Красную Армию. Отправили на фронт многие тысячи добровольцев. В самые трудные моменты по партийной мобилизации посылали в бой своих коммунистов. И вот, наверное, все это, вместе взятое: и голод, и длительное перенапряжение, и отсутствие испытанных кадров - все сказалось теперь, в феврале двадцатого года.

Знакомясь с постановкой советской работы, Михаил Иванович почувствовал у руководящих товарищей на местах какую-то вялость, усталость. И выступление на собрании трудящихся не принесло Ка- липину удовлетворения. Выслушали его без особого интереса, похлопали и разошлись.

Михаил Иванович насторожился: почему не оказалось контакта с людьми? Уже не допустил ли какую-нибудь промашку? На следующий день он должен был выступить на губернской конференции беспартийных крестьян. Решил подготовиться особенно тщательно. Совсем недавно, на Первом Всероссийском совещании по партийной работе в деревне, Владимир Ильич Ленин отметил деятельность Михаила Ивановича по укреплению союза рабочего класса и крестьянства. Он так и сказал: «Выбор товарища Калинина Председателем ВЦИК исходил из того расчета, что мы должны непосредственно сблизить Советскую власть с крестьянством. И благодаря товарищу Калинину работа в деревне получила значительный толчок. Крестьянин, несомненно, получил возможность более непосредственного сношения с Советской властью, обращаясь к товарищу Калинину, который представляет в своем лице высшую власть Советской республики».

Приятно было Михаилу Ивановичу узнать о такой оценке, она окрылила его. Хотелось работать еще лучше, еще энергичнее.

На этот раз Калинин пришел в зал до открытия заседания, когда появились: лишь самые первые делегаты. Послушал, о чем толкуют крестьяне. Сразу уловил эсеровские настроения. Вот, дескать, в Советах одни большевики позасели, всех мужиков хотят в коммунию согнать. Душат крестьян продразверсткой, чтобы рабочих кормить, а мужику-то от этого какая выгода?!

Свернул самокрутку, чиркнул спичкой. Рядом остановился крестьянин с курчавой черной бородой. Хитроватые глаза глубоко запрятаны под густыми бровями.

- Эй, земляк, не пожалей серника. - И, прикуривая у Калинина, добавил: - Богато живешь. У нас в деревне этого чуда с самой революции нет. Как в старину, кресалом огонь добываем. Вот какая жизнь в Совдепии. Без спичек, без соли, без керосина теперь сидим.