Валерий Осипов - Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

- Ни о каком покушении мне ничего не известно.

- А вопросик? О здоровье государя? Который вы задали господину товарищу прокурора палаты?

- После ваших нелепых обвинений это был естественный вопрос.

- Не скромничайте, Ульянов. Мы имеем некоторый опыт в производстве дел, подобных вашему.

Саша молчал. «Может быть, я и в самом деле держу себя неверно? - думал он. - Нельзя все время отказываться. Надо что-то отвечать, сбивать их с толку. Но что?»

- Уж поверьте мне, Александр Ильич, - продолжал доверительно Лютов, - из нашего сегодняшнего разговора я узнал гораздо больше, чем вы предполагаете. Уж поверьте вы мне.

Саша молчал.

- Вы будете весьма удивлены, когда я представлю вам доказательства верности моих слов.

Саша молчал.

- Многие мои клиенты, когда я раскрываю перед ними свою лабораторию, горько сожалеют о своем поведении. Они-то думают, что нам ничего не известно о них, а мы, оказывается, прекрасно все знаем!

Лютов коротко и жизнерадостно хохотнул. Глядя на арестованного, он улыбался ему широко и открыто. Как лучшему другу.

- Имеете что-либо присовокупить к своим предыдущим показаниям?

Саша покачал головой.

- В таком случае, как прикажете объяснить в протоколе ваше нежелание отвечать?

Саша устало пожал плечами.

- Потрудитесь сами сформулировать причину своего отказа. Вот перо и бумага.

Подумав немного, Саша взял перо и написал: «На предложенные мне вопросы о виновности моей в замысле на жизнь государя императора я в настоящее время давать ответы не могу, потому что чувствую себя нездоровым и прошу отложить допрос до следующего дня».

Арестованного увели.

- Ну, фрукт, доложу я вам! - расстегнул верхнюю пуговицу сюртука Котляревский.

Ротмистр сделал знак Иванову и Хмелинскому. Писари заученно встали, вышли в коридор.

- Лично я, - потрогал себя за усы Лютов, - доволен сегодняшним днем. Если вся эта компания хотя бы отдаленно напоминает желябовскую «Народную волю» и если у них тоже есть свой Исполнительный комитет, то Ульянов непременно член этого комитета.

- Вполне может быть, - согласился Котляревский.

- Нет, вы только вспомните, как он держался все эти четыре часа! Из него же так и прет воля, ум, выдержка. А ему только двадцать лет! Нет, с такими качествами он, естественно, не мог быть на второстепенных ролях. Он один из членов руководящего ядра. Непременно! Перед нами нить в самое сердце заговора. Повторяю: я весьма доволен сегодняшним днем. Весьма!

Сразу же после уроков Володя пошел в женское училище к Вере Васильевне Кашкадамовой: на перемене в гимназию приходил от нее посыльный и сказал, что Вера Васильевна просит прийти как можно скорее.

Увидев Володю, Вера Васильевна опустила глаза, но тут же снова подняла их и посмотрела на Володю печально и строго.

- Садись, - тихо сказала она.

Володя сел на край стула, поставил около ног ранец.

- У вас в семье случилось огромное несчастье, Володя.

Он быстро поднялся.

- Мама?

- Нет, нет... Катенька Песковская написала мне из Петербурга... Вот, прочитай. Саша и Аня замешаны в покушении на царя.

- На царя?!

Он машинально сел. Снова встал. Уронил ранец. Вера Васильевна молча протягивала письмо. Он взял его отрешенным жестом.

- Кто такая Песковская?

- Это же твоя кузина, Екатерина Ивановна Веретенникова. Разве ты забыл?

- Ах, да...

Строчки разъезжались перед глазами. Буквы прыгали. Смысл написанного доходил с трудом... «Замешаны в заговоре против жизни государя... Саша и Аня... (И Аня?!) Нужно осторожно предупредить Марию Александровну, чтобы с ней не случился удар. Ведь годовщина смерти Ильи Николаевича была совсем недавно...»

Володя опустил письмо. Руки его изредка вздрагивали.

- Когда вы получили письмо?

- Сегодня, Володя, сегодня.

- Мама не знает?

- Конечно. Я сразу послала за тобой. Ты мужчина. Надо найти какие-то первые слова для Марии Александровны. Я очень боюсь за ее сердце. Эта недавняя годовщина Ильи Николаевича. Ведь она так тяжело перенесла ее... Это ужасно. Одно за другим.

Войдя в дом, он остановился в прихожей и долго не мог сделать первого шага вверх по ступенькам лестницы в комнату мамы.

- Володя, это ты пришел? - раздался сверху ее голос.

Он молча стоял перед лестницей.

Ступеньки заскрипели, Мария Александровна спускалась вниз.

- Почему ты не отвечаешь, Володя?

Он поднял голову и посмотрел на нее растерянно и беспомощно.

- Что случилось, Володя? Что-нибудь в гимназии? Ну-ка, иди сюда, к свету.

Мария Александровна вошла в столовую. Он шагнул за ней через порог.

Мария Александровна обернулась. Второй ее сын - коренастый, лобастенький, с золотистым пушком на подбородке - стоял перед ней непривычно понурый, вялый.

- Что произошло?

Он посмотрел на нее, опустил глаза, снова взглянул на мать, поджал задрожавшие губы, заговорил невнятно, отрывисто:

- Мамочка, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой! Мы все будем рядом с тобой! Я скоро окончу курс, и ты никогда ни о чем не будешь беспокоиться...

Она быстро взяла его руку. Сжала в запястье.

- Говори немедленно: что случилось? С кем? С Аней? Сашей?

Он горестно кивнул.

- Когда? Кто сообщил? Откуда ты узнал?

- Мамочка, только не волнуйся. Еще ничего не известно. Все может измениться. Я очень тебя прошу: только не волнуйся.

- Володя, не мучай меня. Не причиняй мне лишних страданий.

- Мамочка, дорогая, соберись с силами...

- Говори же, Володя, говори!

- Саша и Аня были в кружке. Их арестовали. Мария Александровна искала рукой край стола. Нашла. Оперлась. Медленно опустилась на стул.

- Кто сказал тебе?

- Вера Васильевна получила письмо от Кати Веретенниковой.

Он взглянул на мать. Мария Александровна смотрела куда-то мимо него, в пространство. Лицо ее хмурилось - было похоже, что она прислушивается к чему-то.

- Что еще было в письме? Ты принес его?

В ее голосе, всегда спокойном и ровном, вдруг послышалась неожиданная интонация - неуверенная, просящая.

- Нет, оно осталось у Веры Васильевны.

- Я пойду к ней...

- Мамочка, прошу тебя. Я схожу сам.

- Нет, нет...

Он вдруг увидел, что лицо матери стало неестественно быстро бледнеть.

- Мама, что с тобой? Сердце?

- Принеси мои капли...

- Где они?

- Наверху, на комоде.

Он взлетел по лестнице наверх. Стремглав, через детскую в бывшую комнату Ани. Пузырек с сердечными каплями стоял около портрета отца. К углу фотографии был прикреплен черный креповый бант. Рядом - еще одна фотография. Последняя фотография их семьи: папа, мама, Саша, Аня, он сам, Оля, Митя, Маняша. А около нее - мокрый от недавних слез мамин платок. Она плакала здесь, рядом с папиной фотографией, всего несколько минут назад, еще не зная ничего про Аню и Сашу...