Валерий Осипов - Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

«Любопытно, - усмехнулся Володя, - здесь тот самый счастливый случай, когда самолюбивый преподаватель увидел, что его бесконечные нравоучения дошли наконец до адресата».

- «...Не менее поучительной оказалась судьба и одного из самых яростных противников «никонианской ереси» - протопопа Аввакума, - читал Керенский. - Объединив своей проповедью защитников якобы «истинной веры» и «древнего благочестия», Аввакум Петров в дальнейшем борьбу против никониан соединил в своей раскольничьей деятельности с борьбой с самой монаршей властью, допустив целый ряд оскорбительных выходок против личности Алексея Михайловича в своих сочинениях. За это он был сначала арестован и сослан, но и в ссылке не прекратил своей яростной борьбы с новой церковью и оскорблений в адрес царя. В 1682 году Аввакум Петров за свои выступления против самодержавной власти был пытан на дыбе и публично сожжен на костре по царскому указу за «великие на дом Романовых хулы...». С его смертью раскол разделился на поповщину и беспоповщину, а эти два течения вскоре раздробились на более мелкие - федосеевщину, филипповщину, бегуновщину, неровщину и другие...»

Раздался звонок. Федор Михайлович снял пенсне, подозвал дежурного и приказал разнести тетради по партам. Потом сошел с кафедры.

- Следующий урок, - сказал директор, укладывая пенсне в черный замшевый футляр, - тоже последний в вашей гимназической жизни. Мне хотелось бы, чтобы на этом уроке каждый из вас назвал своего любимого литературного героя и сказал несколько слов в защиту своего мнения. Подумайте над этими словами. Я попросил дать звонок на пять минут раньше, чтобы у вас было больше времени... Я думаю, что это будет достойным завершением наших с вами занятий и покажет, как каждый из вас научился за восемь лет обучения в гимназии выбирать и защищать свои литературные симпатии.

И, величественно кивнув шумно вставшему за партами классу, Федор Михайлович Керенский, как всегда, торжественно и важно направился к двери.

Как только дверь за директором закрылась, к кафедре, подняв над головой руки, требуя внимания, быстро протолкался Наумов.

- Господа, - громко и торопливо заговорил Наумов, - тут вышло недоразумение. Никакого особого смысла я в свое сочинение не вкладывал.

Он подошел к парте, где сидели Ульянов и Кузнецов.

- Ты не обижаешься, Володя? - виновато спросил Наумов.

- Ну вот еще - за что?

- Я совершенно не понимаю, - пожал Наумов плечами, - для чего Керенскому понадобилось сравнивать наши работы...

- Не понимаешь? - Миша Кузнецов нагнулся над партой. - А ты подумай получше, тогда поймешь.

- Это из-за его брата?

Володя быстро встал, посмотрел в окно.

- Может быть, выйдем на улицу? Погода, кажется, теплая.

И первым пошел к двери.

...Володя и Кузнецов спустились в вестибюль, вышли на крыльцо. Сырой ветер принес из Владимирского парка грачиный грай.

- Из Петербурга никаких известий? - спросил Миша.

- Нет, - односложно ответил Володя.

Они дошли до угла гимназии. Вдоль белой монастырской стены медленно двигалась вереница убогих людей: слепцы с поводырями, горбуны, юродивые, безногие на костылях.

- Богомольцы тоже весну почувствовали, - сказал Миша, - двинулись по святым местам.

Володя долго и молча смотрел на убогих.

- Для чего живут эти люди? - задумчиво спросил он. - Какой смысл их жизни? Они не трудятся, не создают ни материальных ценностей, ни идей...

- Божьи люди, - неопределенно сказал Миша, - отмаливают перед всевышним грехи человеческие.

- Ты серьезно? - обернулся Володя.

- Конечно, нет.

- Жизнь этих людей - сплошное страдание, - Володя говорил медленно, тихо, грустно. - Что может радовать их? В чем удовлетворение их жизни? Молитва?.. Но ведь они ежедневно убеждаются, что голос их не доходит ни до бога, ни до царя, ни до богородицы - положение-то их нисколько не меняется. И они не делают ни малейшей попытки изменить его...

- А зачем им менять свое положение? - Миша Кузнецов, казалось, целиком был на стороне убогих людей. - Они твердо знают: на земле счастья нет, земная жизнь дается человеку на муку, на страдание, а счастье ожидает человека на небе. Но чтобы заслужить это счастье, нужно на земле отмолить все свои грехи. Вот они и ходят по церквам, по монастырям, святым местам.

Володя усмехнулся:

- Господин Кузнецов, вы сегодня шутите неудачно. На тройку с минусом.

- Я готовлюсь ко второму уроку Керенского. Его ведь хлебом не корми, только расскажи что-нибудь божественное.

- Прекрасное устроил господин Керенский прощание со своими предметами, - голос Володи был насмешлив и едок. - Лучше не придумаешь. Выпускники Симбирской гимназии хором поют о своей благопристойности, любви к начальству, святому евангелию и обожаемому монарху.

- И тем самым как бы диктуют попечителю учебного округа донесение в Петербург: Симбирская-де гимназия весьма сожалеет о том, что в ее стенах учился когда-то Александр Ульянов.

Володя резко повернулся к Мише, радостно заблестели карие глаза.

- Ты понял это, да?

- А кто же этого не понял? Я все-таки думал о Керенском лучше, - Кузнецов поморщился.

- Он спасает честь гимназии. Если только можно назвать это честью.

- Как ты думаешь, тебе дадут теперь медаль?

- Думаю, что нет,

- Из-за Саши?

- Естественно.

- Ты знаешь, все на тебя теперь смотрят как-то особенно... Все от тебя чего-то ждут...

- Чего же именно?

- Не знаю... Ну, чего-нибудь такого... необыкновенного.

- Необыкновенного?

- Керенский, наверное, вызовет тебя сейчас...

- Может быть...

- А что ты будешь говорить? О каком писателе?

- Откровенно?

- Откровенно.

- Я скажу, что мои литературные симпатии принадлежат одному стихотворению Некрасова.

- Какому?

- Угадай...

Володя повернулся к Мише, лицо его стало строгим, голос звучал глухо:

- «Поэт и гражданин»?

- Да

- Неужели ты это прочтешь?

- А что? - горько усмехнулся Володя. - Ты же говоришь, что все ждут теперь от меня чего-то необыкновенного.

- Но только не этого...

- А почему? - Володя вызывающе прищурился.

Миша Кузнецов заволновался.

- Я не случайно спросил... Керенский обязательно вызовет тебя. Он же понимает, что переборщил, расхваливая Наумова. Теперь он даст тебе возможность уравняться... Чтобы со стороны все выглядело справедливо.

- Хорошо, я прочту другие стихи.

- Какие?

Володя проглотил подошедший к горлу комок, начал тихо: