Казимеж Тетмайер - Легенда Татр

— Да… Звезды в ту ночь светили так же, как нынче.

— Так же.

Все сильней билось у Яносика сердце.

— Веронка, — сказал он, — я иной раз так сильно по тебе тосковал, что и не поверишь! Так и полетел бы сюда ветром через горы…

— Почему же не пришел?

— Почему?

Яносик замолчал и опять стал тихо насвистывать, мысленно произнося слова песни:

— Десять лет — время долгое, — сказала Веронка.

— А ты ждала меня?

— Сначала ждала, а потом уж нет.

— Веронка, — тихо заговорил Яносик, — Веронка, ты помнишь ту ночь?..

Девушка опустила голову.

— Помнишь?

Из глаз Веронки потекли слезы.

— О чем ты плачешь? Я здесь! — сказал Яносик.

— А молодость моя, где она? — сквозь слезы шепнула Веронка.

Сердце растаяло в груди Яносика. Он обнял девушку, прижал к себе и стал целовать ее щеки.

— Я здесь, Веронка, вернулся, — говорил он.

Девушка отерла слезы.

— Что старое поминать? — сказала она. — Как суждено, так и сталось. Ты завтра уходишь? Дальше?

— А как бы ты хотела?

Тогда Веронка взяла Яносика за обе руки и сказала:

— К чему спрашивать?

Проходила тихая ночь, а они сидели на лавке перед домом, в глубине дремучего леса, высоко в горах, над миром, далеко от жизни. И Веронка запела вполголоса по-словацки:

Слушал Яносик, как тихонько напевала она бесконечно сладостную, бесконечно унылую, печальную словацкую песню.

— Эх, боже мой! — сказал он. — И что это такое творится на свете!

Веронка припала лицом к его плечу и шепнула так тихо, словно это пролетел ночной мотылек:

— А ты хочешь туда сходить?

— Куда?

— На могилу.

— На какую могилу?

— Ох, Яносик! В долине, высоко, в Батыжовецкой долине…

— Да кто ж там лежит?

— Кто?

Она встала и потянула его за собой. Они вышли через боковую калитку за домом прямо в лес, на лесную дорогу. Веронка шла впереди.

Шагали медленно в темноте, поднимаясь на гору, а когда миновали непроходимый еловый бор и вышли в мелколесье, над головами их засияли звезды.

Кое-где, точно тени, виднелись одиночные высокие пихты.

Они долго шли мелколесьем, отстраняя загораживавшие дорогу ветви, и уже перед самым рассветом добрались до валунов.

— Батыжовецкая долина, — сказала Веронка.

— Каменная гряда, — отозвался Яносик.

С камня на камень, по уступам взбирались они наверх, а скалы стояли над ними темные, мрачные, лишь кое-где верхушки их серебрил свет звезд. Шумел холодный предутренний ветер.

— Я хотела хоть раз привести тебя сюда, — шепнула Веронка.

— В эту долину?

— К озеру.

Понемногу светало. Посветлели горы, вставая серыми громадами, и в сумрачные ущелья между скал вливался уже бледный свет зари. Показалось угрюмое, черное Батыжовецкое озеро. Над ним висела туча, почти касаясь воды своими растрепанными краями.

— Направо, — сказала Веронка.

Резкий, пронзительный, протяжный свист прервал тишину.

— Козел, — сказал Яносик, поднимая голову.

Загремели камни, летевшие вниз по склону, прокатилось эхо; козел, видимо, проскакал мимо.

Они прошли по плоским влажным камням.

— Здесь, — сказала Веронка.

Яносик увидел маленький холмик, сложенный из камней.

— Что это? — спросил он.

Веронка молча опустилась на колени, сложив руки.

Стоя возле нее, Яносик смотрел на серую кучку камней, над которой темнели скалы. Вечно недвижные, они, казалось, двигались в этом предрассветном сумраке.

Веронка перекрестила могилку и сказала, вставая:

— Яносик, здесь лежит твой сын.

Яносик вздрогнул.

— Я его здесь похоронила. Всего один день он прожил. Не отдала я его ни людям, ни земляным червям. Здесь, где никто его не тронет, лежит он в деревянном гробике под камнями, и ветер его баюкает, как мать…

— Я не знал, — проговорил Яносик.

— Я сама отнесла его сюда. Здесь лежит наш сын… Ты его никогда не видел.

— Эх, боже! — вздохнул Яносик. — Вот что бывает на свете…

А Веронка рассказывала:

— Каждую весну ходила я сюда… Когда снег таял. На озере еще лед лежал. Ветер поет колыбельные песни моему дитятку: «Баю-бай, маленький»… Стены Герляховской горы — дом его…

— Эх, — сказал Яносик, — лежит он здесь, как орленок в гнезде. Высоко.

— Вот что случилось после той ночи, когда ты говорил мне: «Я беру с тебя мед, как пчела с сирени»…

— А ты мне сказала, что я для тебя — точно лес…

Веронка обвила руками шею Яносика.

— Показала я его тебе — и сердцу легче. И он отца своего теперь узнал. А то ночью приходил меня спрашивать: «Кто мой отец? Откуда? Из Польши?»

Яносик гордо встал на камень, поднял голову и сказал:

— Яносик Нендза Литмановский, разбойничий гетман.

— Иисусе, Мария! — пронзительно вскрикнула Веронка и отступила в страхе.

Но Яносик взял ее за руку и сказал:

— Не бойся. Ты будешь моя, станешь хозяйкой Липтова. Мы будем жить в замке, а здесь я поставлю золотой крест.

— Так это ты разбойничал в Липтове? Из-за тебя лились слезы? Тебя проклинали? За твою голову назначена награда? — восклицала Веронка.

— Никогда я не брал ничего у бедняка. Я брал только там, где было много добра. Я людей равнял. А мне самому не нужно было ничего. Веселый я был! И смелый. Нищий не станет разбойником, это может только мужик! Я любил радовать людей и с ними тягаться: кто лучше? Я этой чупагой прорубил себе путь от Дунайца к Дунаю! Да!

И он поднял чупагу над головой.

— Ты страшен, — сказала Веронка.

— Но славен, могуч и богат!

Веронка опустила голову.

— Как король! — шепнула она с невольным смирением.

— Как король!

Яносик обнял ее за плечи.

— Я вознагражу тебя за погибшую молодость… В золоте, в шелках будешь ходить… Ты всегда была в моем сердце. Я тебе благодарен. Песней своей ты меня словно околдовала, в ней было счастье. Гляди, как хорош свет божий!

Внизу простиралась светлая равнина Спижа, из-за Татр брызнули солнечные лучи, и на черные вершины Герляховской горы набежал золотисто-розовый свет, заиграл в изломах, как гирлянда цветов.