Гонсало Гуарч - Армянское древо

Я так и сделал, но Нора пока не вернулась. Прошло немало времени, и ее задержка стала меня беспокоить. Одно дело, если она обиделась на меня, и другое, если она заблудилась или что-то случилось с ней.

Я уже собрался выйти на поиски ее, как мы услышали звуки подъезжающей телеги. Дверь вдруг открылась, и появились два турецких солдата, направивших на нас свои ружья. Я вскочил, но меня больно стукнули прикладом в плечо, и я упал. Я был в растерянности и не знал, что произошло. Карен Дедеян закрыл лицо руками. Это был довольно старый, больной и усталый человек, он не понимал, почему нас преследовали с такой жестокостью.

Потом два солдата заставили нас выйти наружу. В нескольких метрах от нас в тени я увидел лицо Мустафы Азури, который не решался подойти к нам. Он предал нас. Поняв это, я был в отчаянии. Поверив в его заверения в дружбе, я не только попал в западню, но и неосмотрительно втянул в нее своих друзей. Я был безутешен и зол. Я винил себя в неопытности и глупой доверчивости. Я не знал, что с нами будет, но предполагал самое худшее. Для меня было не важно, что случится со мной, но я не мог простить себе, что виновен в захвате моих беззащитных друзей. Я вдруг вспомнил о Норе. Что произошло с ней? Я представил себе, что она уже мертва, и это свалило меня.

Я с глубокой ненавистью посмотрел на Мустафу Азури. Я подумал, что, если бы я мог убить его в тот момент, я бы, не колеблясь, сделал это. Как можно было пасть до такой низости!

Я слышал, как они заспорили. Они не знали точно, что им с нами делать. Один из солдат сказал, что нас надо убить и тогда будут решены все проблемы. Он проворчал, что все равно таков будет наш конец, и зло сплюнул на пол.

Они решили запереть нас в сарае возле дома, предварительно крепко связав нам руки. Боль от связанных рук казалась невыносимой. Когда я попросил, чтобы он не сильно связывал руки старикам, солдат засмеялся и, глядя на меня, со всей силой затянул веревку на их руках. Потом он громко хмыкнул и, уходя, закрыл дверь на ключ.

В темноте я услышал, как плачет Алин Дедеян. Этой женщине было около шестидесяти лет, но, несмотря на возраст и страшную усталость, она сохраняла чувство собственного достоинства. Это восхитило меня. Я слышал рыдания всех трех и задыхался от гнева. Как мы могли жить среди этих людей? Мы встречались с ними на улицах, были товарищами по школе. Я вспоминал мою мать, когда она приходила с базара в сопровождении Аиши Басоглу, которая улыбалась ей. Она была лучшей турецкой подругой мамы. Я вспомнил лица Али-бея, Мустафы Гудура, которых я считал своими друзьями и которые раскрыли свои настоящие лица только тогда, когда нас пытали в тюремных камерах.

Очень трудно объяснить, что именно я чувствовал в те моменты, но никогда, ни в один из дней моей уже долгой жизни, я не забывал этого. В моей душе сейчас нет злобы, но не могу стереть из своей памяти то, что какое-то время у меня ее было столько, словно вся моя душа была соткана из горящей злобы, О, время! Говорят, что оно стирает все и является настоящим лекарством для души. Это не совсем правильно. Может быть, я приглушил ненависть, но не смог стереть у себя страх. Даже сегодня, когда мои руки, изрезанные синими венами и покрытые пигментными пятнами, берут перо, я не могу забыть, что злость, сверкавшая в глазах тех турок, сейчас блестит в глазах другого солдата, другого человека. Та же самая! Тот турецкий солдат станет брюзжащим, равнодушным и бесчувственным стариком, жестким, как камень на дороге. Но злоба, да злоба! Она остается в нем, она готова перейти от одного человека к другому по любому поводу, заражая все, как зараза. Нет, злоба не пропадает у того, кто болеет ею, равно как болезнь не покидает умирающего. Она витает в воздухе, таится внутри людей. Достаточно каких-нибудь слов, каких-то идей, какой-нибудь неоправданной жестокости, и опять она возникнет тут же, обретет форму и заразит тысячи людей.

Так вот, мы сидели со связанными руками, уверенные, что наши дни сочтены. Я, по крайней мере, не видел никакого выхода. Отсюда нас уведут куда-нибудь, в какую-нибудь тюрьму в Ризе, может быть, нас будут мучить. Я просил Бога, чтобы он не допустил наших мучений. Я молился, чтобы нас убили одним выстрелом там же.

Прошло довольно много времени. Мы слышали смех и радостные крики в доме Мустафы. Оба турецких солдата пили турецкую водку раки. Я видел несколько бутылок этой водки в чулане. Взрывы смеха и шум доносились еще пару часов, потом снова наступила тишина, прерываемая только монотонными ударами волн о берег.

Веревки впились в запястья, но в конце концов я смог перегрызть веревку зубами и прежде всего освободил от веревок семью Дедеян. Потом я попытался открыть дверь, но не смог Из этого места уйти было невозможно. Я пришел в полное отчаяние, представив себе, что скоро солдаты отойдут от пьянки и наши мучения продолжатся.

Тогда кто-то слегка постучал в дверь костяшками пальцев. Звук был едва слышен, но сердце у меня затрепетало. Я еще не видел ее, но знал, что это была Нора Азатян, она вернулась, чтобы помочь нам. Я постучал в ответ в ту же дверь и услышал легкое шуршание ключа в замочной скважине и скрип открываемой двери. Это была Нора! Я хотел обнять ее, но она пошла прямо к Ани и поцеловала ее в лоб.

Я почувствовал дрожь при мысли, насколько смела была эта девушка, почти ребенок. Она вернулась буквально в волчью пасть, чтобы помочь нам.

Но нельзя было терять время. Мы вышли почти как призраки на цыпочках, и я показал жестами, чтобы они шли за мной. Мы быстро прошли лесок, там стояли освещенные луной суда, привязанные к пирсу.

Я был поражен тем, как события переплетались между собой. Всю свою жизнь я ждал, что обо всем этом мне расскажет моя мать.

По крайней мере, хоть что-то объяснит мне. Но она была в таком состоянии, что не могла этого сделать, и когда я уже смирился с этим, появилась Алик, чей удивительный рассказ потряс меня. Потом почти сразу же моя мать оставила мне самое ценное наследство, которое только она могла мне оставить. Сейчас история, рассказанная Оганнесом, завершала круг.

Рассказ Оганнеса произвел на меня глубокое впечатление. У меня появилось ясное и точное видение событий, произошедших полвека назад. Создавалось впечатление, что мы переживали эти события все это время, или же они были выжжены огнем в нашей памяти.

Я был восхищен способностью Оганнеса, Алик или моей матери продолжать жизнь далее. Было ясно, что одни легче это перенесли, чем другие, но те, кто выжил, не смогут забыть тех событий до конца своих дней.

Я проснулся почти в полдень. В Каире было куда жарче, чем в Стамбуле. Я слышал беспрерывный шум города, словно это был живой организм.

Я прошел в гостиную и встретил там Дадхада. Мы были почти незнакомы друг с другом, но он был мне как брат или племянник. Он обнял меня и поблагодарил за то, что мы приехали сюда так быстро. Он пояснил, что его отец угасает день ото дня.