Евгений Анташкевич - Харбин

– Так вот! – Он снова услышал скрипучий голос Вакадзуки. – Я продолжу эту историю!

«Когда он успел? – подумал Кэндзи. – Хотя фляжка с водкой у него в руках… здесь темно, и сам себе он мог плеснуть и побольше!»

– …Я, господа солдаты, когда впервые услышал эту историю, так даже не поверил, а, судя по всему, это было где-то в наших местах, я из префектуры Когосйма, что на острове Кюсю, самый юг. У нас, как и в этой истории, слива цветёт тоже в феврале. Может, она ещё в каких местах цветёт в феврале, этого я не знаю, но у нас она точно цветёт в феврале!..

– Тут она вообще не цветёт, или если цветёт, так уже где-нибудь в июле… – произнёс голос, как показалось Кэндзи, другого старого солдата.

Это была удачная шутка, и все рассмеялись, Кэндзи только не услышал смеха из того угла, где сидел молодой солдат Коскэ.

– Да-а! Эта Корея… это совсем не то, что у нас… – сказал ещё один голос, совсем незнакомый Кэндзи.

– А ты откуда? – спросил Вакадзуки.

– Я? Я из Саппоро.

– Откуда-откуда?

– Из Саппоро! Остров Хоккайдо! Недалеко от Саппоро, день езды…

На сей раз в кузове громко смеялись все, Кэндзи даже показалось, что и из угла, где сидел Коскэ, тоже послышалось какое-то всхлипывание, похожее на смех.

– Ну ты – деревенщина! Где же это видано, чтобы на Хоккайдо что-то цвело, у вас там даже рис не растёт! – Голос Вакадзуки становился громче и скрипучее.

Уроженец Хоккайдо промолчал; смех затих, в кузов снова прорвался шум мотора, и машина стала задирать нос так высоко, что Кэндзи чуть было не поехал на своих мешках вниз к откидному борту и даже ухватился рукой за стойку скамейки.

– Хватит смеяться, расхохотались! Сейчас самые опасные места проезжаем! Господин лейтенант, вы не спите?

Кэндзи не спал, но не признался в этом, ему не хотелось вступать в разговор, наверняка его стали бы спрашивать о том, чего он не знал, а отнекиваться было бы неудобно, солдаты бы ему всё равно не поверили, они бы подумали, что сначала он пил их водку, а потом задрал нос. Ему, наоборот, было интересно послушать, о чём будут говорить эти простые люди, которые попали в необычную для себя обстановку, не только в армию, но и в другую страну, а японцы трудно переносят разлуку с родиной – это было хорошо известно.

Кэндзи лежал на спине головой к кабине и иногда видел, когда полог кузова сильно болтало, что солдат Коскэ, сидевший отдельно от всех в дальнем углу, вдруг освещался мелькавшей луной. Он выглядел странно – то широко открытыми глазами он глядел в одну точку, то его глаза были закрыты, и, если бы не болтанка на дорожных ухабах, его можно было бы принять за человека, спящего глубоким сном.

После ужина в темноте, уборки оставшейся еды и заворачивания её в заменившую скатерть бумагу солдаты и даже Вакадзуки какое-то время молчали; Кэндзи показалось, что кто-то из них захрапел, машину дёрнуло, и храп прекратился, и тут послышался шёпот Вакадзуки:

– Ну что, братцы, продолжу-ка я свою историю, вот только… – Он не договорил, и Кэндзи услышал, как он стал глотать из горлышка, потом шумно выдохнул и сиплым голосом пожелал, чтобы завтра богиня Аматэрасу пронесла мимо него подпрапорщика Куроки. Потом Кэндзи услышал, как глотал и так же шумно со свистом выдыхал другой старый солдат, его сосед, потом два маленьких глоточка досталось их третьему компаньону, совсем молодому солдату с Хоккайдо, имя которого ни разу и никем не было произнесено; потом сильно запахло корейской капустой, и Вакадзуки заговорил, сначала шёпотом, потом громче, а потом в полный голос: – Так вот, братцы! Может быть, ещё где-то слива цветёт в феврале, я этого знать не могу, но только в наших местах, в префектуре Когосима, что на острове Кюсю, это именно так!

Его речь была нетверда, может быть, сильно мотало машину, может быть, уже была глубокая ночь, а может быть, оказалась слишком крепкой корейская водка, только рассказ его, несмотря на всё это, уже почти не прерывался. Кэндзи слушал; иногда слова Вакадзуки сливались с гулом мотора и другими шумами, иногда он говорил в полной тишине. Кэндзи глянул в сторону Коскэ, и, хотя было темно, ему показалось, что тот сидит с широко раскрытыми глазами и тоже слушает Вакадзуки.

– …Мне её рассказал дед, я ещё был маленький, но помню хорошо! Эта история про верность! Нашу японскую верность! Она рассказывает про верность дзоритори своему господину, самураю, а на самом деле она про верность японского народа своему императору. Эй, мидзуноми яро, ты слышишь меня?

– Тише ты, Вакадзуки, разбудишь лейтенанта…

– Нет, лейтенанта беспокоить не надо, он ещё птенец, городской и желторотый, его даже жалко, пусть спит…

– И Коскэ тоже не трогай, если он уже дрыхнет. Ты его за целый день замордовал, даром что сын учителя, культурный, не в пример тебе! Рассказывай давай!

Кэндзи с удивлением слушал речь второго старого солдата, такого же рядового первого разряда, как Вакадзуки; у Кэндзи даже появилась мысль, а кто в кузове из них старший? И тут он поймал себя на том, что никто ни разу не назвал этого солдата по имени. «Надо будет завтра поинтересоваться! Хотя зачем? Увижу ли я их когда-нибудь после этой поездки?»

– Ну что там у тебя застряло?

– Ничего у меня не застряло! А что там осталось во фляжке? Эй, Хоккайдо-Саппоро, что там осталось?

– Ничего, господин рядовой первого разряда, ничего не осталось…

– Да? Обидно! А как тебя зовут, Хоккайдо-Саппоро?

– Меня? Рядовой второго разря…

В это время мотор грузовика взревел на очередном подъёме, и Кэндзи не разобрал имени солдата с острова Хоккайдо.

– Вот ещё одна фляжка, тут ещё половина осталась, но ты особо не усердствуй… – услышал Кэндзи слова второго старого солдата, видимо обращенные к Вакадзуки, – что-то ты никак не разгонишься со своей историей или уже спишь?

– Нет! Как можно? – сказал Вакадзуки и забулькал. – Сейчас… – просипел он.

Кэндзи слушал их разговор, напоминавший ему слышанное в детстве ленивое ночное перебрёхивание деревенских собак, и вспомнил:

Когда он впервые, давным-давно, в начальных классах услышал это классическое хокку, оно было ему непонятно. Он видел крестьян, которые в праздники с удовольствием пили сакэ, и не представлял себе, что такое может произойти, чтобы они могли от этого отказаться; однако вот же – Вакадзуки пьёт, а другие – нет.

– Короче говоря, эта история о том, как дзоритори Коскэ устроился слугой к знатному самураю Иидзиме и не знал, что Иидзима двадцать лет тому назад зарубил только что купленным мечом работы мастера Тосиро Ёсимицу его отца, тоже знатного самурая, только пьяницу и дебошира. Это было в пригороде, где жила семья этого самурая – отца Коскэ, а Иидзима был там проездом, и его никто не знал.