Евгений Анташкевич - Харбин

Александр Петрович слез с повозки и подошёл к ним.

– Ну что, станичники, тревожно здесь, что нам завтра Бог пошлёт?

Один, постарше, густо выдохнул дым и, не разжимая губ, вымолвил:

– Что пошлет, всё наше будет!

– Хунхузов пошлёт! – хохотнул другой.

– Типун тебе на язык! А ты иди спи, господин хороший, а то старшой заругает!

Александр Петрович присел было рядом, однако разговор не получался, он докурил трубку и вернулся к телеге.

«Хмурый народ, к ним бы Тельнова подпустить!»

Настроение было невесёлое; он думал о том, что эти семь лет дороги домой, наверное, не прошли даром; он думал о том, что с ним может произойти завтра и послезавтра; о том, что он найдёт в Харбине и, вообще, сможет ли туда добраться. И сейчас, когда, казалось, конец пути был уже совсем близок, мысли об этом навалились на него со всей тяжестью.

– А какое сегодня число, Александр Петрович?

– Да-а!.. – Адельберг стоял посередине купе и задумчиво оглядывался по сторонам. – В ваши годы, Кузьма Ильич, ещё рано, чтобы память отказывала!

– Не могу не согласиться, уважаемый Александр Петрович, в мои годы память и вправду ещё должна быть крепкой, однако разве у них не другой календарь… или вот взять хотя бы этого, с позволения сказать, «антиквара»…

– Вы хотели сказать, старьёвщика?

– Старьёвщик, Александр Петрович, – Кузьма Ильич, стоявший за спиной своего спутника, поднял палец и возразил, – это когда старьём человек торгует, а у него? От его прилавков так и пахнет женским будуаром, детской комнатой и…

– Гвардейским плацем! – засмеялся Адельберг.

– Вам бы всё шутить!

Александр Петрович повесил на бронзовый крючок пальто и ответил:

– Кузьма Ильич, полно вам, забудьте! У нас есть вот это купе, колбаса, хлеб, китайская капуста и бутылка чистейшей чумизовой ханжи. И несколько часов дороги, а впереди – дом. На ваш вопрос отвечу – сегодня воскресенье, 19 июня 1921 года. А календарь в Китае такой же, как и у нас.

Кузьма Ильич снял свою овчину и тоже вознамерился повесить её на соседний бронзовый крючок.

– Вот это – нет! – возразил Александр Петрович. – Это на улице рядом с вами стоять ещё можно, там продувает, а здесь извольте свернуть поплотнее и отправить во-он туда, под полку. Иначе задохнёмся.

Обиженный Тельнов постоял, держа в руках старую, кислую овчину, пару раз вздохнул ответить, но, увидев лицо своего спутника, довольное и радостное, чего он не видел с момента их встречи в Благовещенске и вообще никогда не видел, выдохнул и нагнулся поднимать полку.

Перед тем как мелкими глотками выпить треть стакана ханжи, Кузьма Ильич умудрился её понюхать.

– Предупреждал вас, пейте не нюхая! И причём – залпом!

Кузьму Ильича дёрнуло и перекосило: он сначала вытянул лицо, потом сморщил его так, что не осталось ни глаз, ни носа, ни рта, а только торчали смоляные усы; потом открыл рот и округлил полные слёз глаза; вдох в его горле встал колом; потом он попытался натянуть на кулак рукав и донести его до носа и занюхать – и рукав порвался. Другой рукой он махал, будто отбивался от комаров или от чертей.

Александр Петрович смотрел на него с умилением.

– Занюхайте-ка хлебом или вот колбасой!

Тельнову всё-таки удалось занюхать ханжу, потом он долго, молча заедал выпитое куском колбасы, хлебом, китайской капустой и вдруг неожиданно попросил осипшим голосом:

– Александр Петрович, умоляю вас, закурите, что ли, отбейте этот китайский дух и закройте горлышко бутыли, ну хотя бы чем-нибудь!

Через пятнадцать минут он уже спал, свернувшись на синей бархатной полке калачиком.

Александр Петрович смотрел в окно.

Поезд ещё стоял на станции Ананьци, но по суете, происходившей на перроне, уже чувствовалось, что он вот-вот тронется. Этого момента он ожидал, чтобы улечься, как его спутник, и проснуться уже в Харбине. Он договорился с проводником, чтобы на подъезде к мосту через Сунгари его разбудили.

Незаметно для себя Александр Петрович заснул, ханжа оказалась крепкой, и, когда проснулся, понял, что его разбудил резкий толчок. Он открыл глаза и увидел, как мимо окна медленно плыли смутные очертания придорожных построек, кустов и посаженных вдоль насыпи железной дороги деревьев.

«Ну вот, наконец-то!»

Поезд разгонялся медленно, плавно покачиваясь, как детская люлька, Тельнов спал, Александр Петрович смотрел в окно купе международного Транссибирского экспресса – старого знакомого – и думал про завтрашнее утро; он думал о том, о чём думал в сентябре четырнадцатого, когда уезжал из Харбина. Сейчас уже за полночь, уже 20 июня, сегодня день рождения его сына. Он думал о том, как всё будет, и в душу закрадывался страх: за это время изменилась Анна, хотя если судить по письмам – то нет; а может быть, всё изменилось, что семь лет назад их окружало: город, люди, дома, круг знакомых: одни убиты, другие пропали, третьи… Мысли перемешивались в такт раскачивающемуся на малой скорости вагону и мерному стуку колес.

Сегодня в середине дня их караван наконец-то дошёл из Сахаляна в Цицикар. Ещё в дороге они с Тельновым обсуждали, что они могут продать, чтобы купить билеты до Харбина. Александр Петрович показал золотую цепочку от хронометра, подаренного ему генералом Мартыновым. Кузьма Ильич ахал и приседал и пытался доказать, что, может быть, не стоит, но сам он мог предложить только свой старый, никому не нужный заплечный мешок и иконки с изображением святителя Николая, которые сам же и писал и которые тоже вряд ли кто-то захочет купить; поэтому решение было принято – продать цепочку.

Недалеко от вокзала они нашли лавку скупщика, над входом в которую по-русски было написано «Антикваръ», и зашли туда. В лавке было пусто, только на полу играл с деревянной лошадкой маленький, лет пяти, толстый китайский мальчик. Александр Петрович подошёл к нему и нагнулся.

– А хозяин есть? – спросил он.

Мальчик кивнул, поднялся и побежал за прилавок. В это время открылась дверь, и навстречу мальчику вышел очень толстый и на вид ленивый китаец, и Александр Петрович, подойдя к прилавку, начал молча отцеплять цепочку от хронометра. Китаец смотрел, ни о чём не спрашивал и делал вид, что ему это всё неинтересно. Мальчик встал рядом с ним, смотрел на Адельберга сквозь узенькие, заплывшие на толстом лице глазки, и китаец, судя по всему хозяин лавки, гладил его по голове. Однако Александр Петрович видел, что хозяин лавки буквально впился взглядом в золотую полусферу хронометра, у которого откидывалась крышка, играла музыка, а на самой крышке был рельефный, накладной российский императорский герб с орлами, в глазах которых сияли красные рубины. Александр Петрович удивился, он боялся, что из-за беженцев, валом приваливших из России, снявшихся с насиженных мест и оказавшихся в Китае в чём были, такие лавки на КВЖД должны быть завалены всем, чем угодно.