Александр Савельев - Сын крестьянский

Темнеть стало. Туляне, довольные, оживленные, расходились.

Через несколько дней в Тулу вступил с войском Илейка.

В конце марта опять нежданно-негаданно появился у Болотникова Агафон Крутков, и была опять у них тайная беседа.

— Слухай, Иван Исаевич. Стояли царские войска, князь Андрей Хилков, Пушкин да Одадуров, под Дедиловым. Я к ним приладился. Появились у нас под Дедиловым, в царевом то есть войске, стрельцы из-под Тулы, и вот что они сказывали. Под Тулой стоял с войском царский воевода князь Воротынский. Повеление должон был исполнять. Тулу взять, гилевщиков, дескать, побить. А из Тулы народны полки, царевич Петр Федорович с князем Телятевским, как вдарят по Воротынскому — начисто разгромили войско его. Воротынский да с им Истома Пашков бежали вместе с прочими.

— И Истома Пашков побежал! Славно! — Болотников улыбнулся.

— Ты что, воевода, смеешься? — удивился Агафон, уловив какой-то особый смысл в улыбке Ивана Исаевича.

— Про Истому Пашкова подумал: так его, предателя! Ну, ладно, сказывай далее!

— И от вестей тех у нас под Дедиловым, в царском то есть войске, многие ратные люди смутилися да испужалися. А тут вскорости по нас вдарили. Одадурова убили, Хилков князь, Пушкин и все мы от Дедилова побегли. Вот и снова я в Калуге объявился с вестями.

Болотников торжествовал, лицо его вспыхнуло румянцем.

— Добрые вести твои, Агафон. К Туле ход ныне открыт. А ты послужил верой-правдою делу народному. Спасибо, друг! Спасибо!

Великопостные недели уходили быстро. На страстной начал таять снег. Война временно затихла. Яркое солнце пригревало голодавших, отощавших калужан. Звеня, бежали ручьи к Оке. Ребятишки гоняли лодочки, делали запруды. Торжественно выступали на улицах грачи. В небесах высоко-высоко тянулись косяки гусей, уток, журавлей…

На стенах кремля постоянно толпились люди: ждали, когда вскроется река. В страстную пятницу лед с треском тронулся. Калужане глазели со стен, как одна смелая женка перепрыгивала со льдины на льдину. Близ того берега она провалилась в воду по грудь и все-таки добралась до земли. На стене облегченно вздохнули.

На стену поднялся Болотников. Люди расступились. Он громко поздоровался, отвечая на приветствия.

— Вот и весна-красна грядет… — сказал воевода, вдохнув широкой грудью еще по-зимнему прохладный воздух.

Приложив руку козырьком ко лбу, он стал глядеть на реку.

— Шут их ведает, что они там строят. На обоих берегах плоты зачем-то ставят.

Вдали, на берегу Оки, стоял князь Мстиславский. Хмуро и недовольно смотрел он на несущиеся, с треском наползающие одна на другую льдины. Князь думал:

«Как бы и вор не уплыл из Калуги, как эти льдины. Лазутчики сказывают: много у его лодок с солью да барж. Посадит на них войско — и пошел… Беда будет, если на Волгу вырвется: у тамошних народов снова гиль подымет. Нет, на низ его пускать нельзя!»

По приказанию Мстиславского уже второй день на реке укрепляли плоты, на которых ставили пушки.

Болотников посмеивался:

— Ну вот и пушки на плоты тянут. Боятся вороги: на них прорвусь.

Стоявший рядом пылкий Юрий Беззубцев радостно воскликнул:

— Что ж, воевода, на Волгу так на Волгу. Там пожар зажгем. Небо с овчинку царю покажется. Славно!

— Нет, Юрий! Туда позже двинусь. В Тулу пора.

В страстную субботу калужане шли святить куличи, пасхи, крашеные яйца. По всему городу проносился предпасхальный звон. После церковной службы начались еда и питье. Поститься надоело. Хотя запасы у калужан сильно уменьшились, а все же кое-что к этим дням приберегли, и на столах появилась разная снедь. Брага, пиво, мед, зелено вино поглощались подчистую. Опять пошли кулачные бои. По старине, по дедовскому обычаю уродовали друг друга.

Когда вода несколько спала, Болотников, Олешка и Масленников скрытно переехали ночью на дощанике на тот берег Оки, хотя и рисковали нарваться на заградителей. Но воевода риска не боялся. Углубились в лес и не спеша пошли с самопалами за плечами к Акиму Масленникову.

Болотников как сел в лодку, так и сбросил с себя все воинские тяготы. Когда Андрей Петрович заговорил с ним о войне, он недовольно сдвинул брови, сказал:

— Петрович! Нишкни! Дай передохнуть!

Смущенный Масленников замолчал. Олешка радовался, глядя на весну-красну. Леса зеленые надвигались со всех сторон, шумели, манили идти куда-то бездумно, глядеть без конца на синее небо, на зелень из-под прели, слушать пение птиц.

Закуковала кукушка. Иван Исаевич крикнул:

— Кукушка, кукушка, сколь мне жить?

В лесу было тихо. Только в вершинах деревьев шумел ветерок.

— Не ответила. Ужели смерть скоро? Э, да ладно!

По лицу воеводы прошла легкая тень. В глазах запала печаль.

Когда вышли из лодки, Олешка набрал ландышей и, вдыхая их запах, улыбался. Его очи синели, как васильки. Андрей Петрович осовел, разомлел, начал было песню, но тут же замолк.

Иван Исаевич шел и мечтательно говорил:

— Да, благодать! Радость так по жилочкам и переливается, как вино дорогое. Испарение-то от земли каково, а! Ежели бы не страда ратная, ушел бы далеко-далеко! Забрал бы свои пожитки, да и зашагал, куда очи зрят. За Волгу! Вот там леса! Керженски, Чернораменски… Жил бы, охотничал… Тебя бы, Олешка, взял с собой.

Сели на пеньки. Олешка держал в руках стрекозу и внимательно разглядывал ее, потом отпустил. Она, сверкая крылышками, исчезла.

— Чую, о чем мысль твоя. Опять летать желаешь!

Олешка утвердительно кивнул головой.

— Хочу! Глянь, какие у стрекозы крылья! Как слюдяные, легкие, а крепкие. Такие бы крылья поболе и летал бы, как стрекоза, над этим лесом. А надо — сел; посидел, снова полетел…

Пошли дальше, а Болотников все говорил и говорил, не стыдясь своих мыслей, о мирной жизни.

Пришли в Секиотово. Тамошние мужички в поле выбрались — пашни сохой ковырять, бороновать. «Война — войной, а землица-матушка свое требует». Приветливо встречали крестьяне Болотникова.

Иван Исаевич, кланяясь, весело говорил:

— Здорово, други черносошны! В землицу въедаетесь?

— Въедаемся, воевода, въедаемся! Срок приспел!

— Добро! Так-то вот крестьянин всю Русь сохой да бороной кормит.

От Секиотова пошли влево, через вершину, покрытую густым лесом. Пришли к Акиму. Тот радостно засуетился, щупленькая женка закудахтала и бросилась к печи. Иван Исаевич сел на лавку.

— Ну, Аким, побоища у нас временно поутихли, поживем у тебя малость!

— Добро, Иван Исаевич! — забасил Аким. — Сейчас в лесу благодать! Воздух духовой, легок; как мед, пьешь! А дичи, дичи! На Вырке гуси, утки, лебеди целыми косяками плещутся. К вечеру пойдем беспременно. Теперь самая тяга!

Ели щи с лосятиной, жареных диких уток, начиненных гречневой кашей с чесноком. Мясо их на вкус чуть горчило. Выпили браги. «От стола отвалились, на полати спать завалились». Часа через два проснулись, пошли на тягу. Самопалы зарядили мелким дробяником.