Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

В субботу, двенадцатого сентября, торжественный въезд в Москву назначен был. С утра сколько раз дождь начинался, к середине дня и вовсе разошелся. Старики говорят, такого потопа не упомнят. Ветер — на ногах не устоишь. С всадников плюмажи срывало. Лошади иной раз останавливались. Тут уж как разберешь все особенности убранства. Поди, за стеклами карет и вовсе ничего не видать.

А смотреть было на что. Вдоль всей Тверской — елки стриженые шпалерами. На перекрестках — фигуры резные, гирлянды цветочные. Перед Кремлем у ворот триумфальных митрополит Тимофей государыне речь поздравительную произнес. Сказывал Никита Юрьевич, государыню, как ни берегли, всю измочило. Туфельки в воде. А ведь словечком не подосадовала. Будто все стихии по ее воле разыгрались.

На ворота наши государыня посмотрела. Портрет ее величества во всех императорских регалиях написан. Улыбнуться изволила: мол, словно уже в завтрашний день смотрит. Чуть дождь поутих, художники к живописи своей побежали. Боялись, не смыло ли. Спасибо служители присмотрели: только перед появлением ее величества открыли, а так все под навесами да под рогожами держали. Обошлось…

Ввечеру потише стало, а уж в пять утра приглашенные во дворец кремлевский собираться начали. Никита Юрьевич распорядился, чтобы каждому свой час — толчеи бы не случилось. Народу видимо-невидимо, весь дворец наполнили. А как иначе — шляхетство со всей России съехалось, и государыня всем честь оказать пожелала.

В восемь часов войска на Ивановской площади выстроились, а двумя часами позже процессия из дворца в собор Успенский тронулась. Богатство такое, как в сказке. Все в золоте да каменьях драгоценных переливается. Солнце бы, выглянуло, ослепило. Айв серый день глаза жмуришь.

Процессия без государыни пошла. Ее императорское величество во дворце осталась, где первое благословение священства приняла. Регалии императорские перед ней выложили. Из дворца выйти изволила — ни тесноты, ни народу простого. Все чинно, благолепно. На ступенях собора архимандриты да архиепископ Новгородский крест государыне поднесли для целования, водою святою окропили. Государыня к престолу царскому проследовала, порфиру и орден Андрея Первозванного на себя возложила, корону собственноручно надела. При том на Красной площади солютация произведена, клики народа раздались.

Князь Никита Юрьевич умилялся: немецкая по происхождению принцесса, а в чине нигде не ошиблась, по-российски почти чисто говорит. Из Успенского собора в Архангельский перешла — мощам прежде бывших государей поклониться. Оттуда во дворец, в аудиенц-камеру — милости раздавать да поздравления принимать. Первый раз под балдахином села, а будто самодержицей родилась. Каждого добрым словом да улыбкой милостивой одарила. В Грановитой палате стоял стол для шляхетства, а после стола всем разъехаться разрешено было. Никита Юрьевич еле жив. Комплекция грузная, годы немолодые, цельный Божий день на ногах, а уехать не посмел. Да как тут уедешь! С сумерками государыня инкогнито на Красное крыльцо вышла — иллюминацией московской полюбоваться. Значит, под рукой надо быть. Хоть инкогнито, а с появлением ее императорского величества в Замоскворечье фейерверк препышнейший жечь начали.

День за днем, почитай, вся неделя в празднествах прошла. Ненастье отступило. Государыня похвалила. Отметить пожелала, что со смыслом все — для поучения народного получилось. На шестой день — празднество для народа на Красной площади. По улицам колесницы с жареными быками и горами хлеба — для бесплатного угощения. За ними роспуски с бочонками пива да меда. На перекрестках столы для бедных. Близ Кремля — шатры с флагами разноцветными, с пряниками да сладостями. О расходах великий маршал и говорить не стал: чего уж! Россия — государство богатейшее, выдержит. Потом оговорился: абы не каждый год такое. Кто знает!

— Вот и отлично, что из монастыря своего Ивановского к Никите Юрьевичу на двор выбрались. Охота вам была на таком отлюдье жить. На дворе Трубецких — другое дело.

— Боюсь, не стеснить бы князя.

— Да уж есть чего бояться! Глядите, сколько народу у него живет. Год пробудешь — всех в лицо не узнаешь. Тут уж московский обычай. Князь в Петербурге, а нахлебники так табором и стоят.

— Вот и опасаюсь, нахлебником бы не стать, Ипполит Федорович.

— Какой же вы нахлебник, Дмитрий Григорьевич. Сами знаете, как по мыслям хозяину и сыновьям его пришлись. Обо мне уж и говорить нечего. Невелика шишка Богданович, только и я здесь при деле, при своем месте. К тому же мы с вами без малого земляки — хоть по-польски поговорить, хоть по-нашему, по-малороссийскому, пошутить, все легче.

— Премного благодарен, Ипполит Федорович, за доброту вашу. Только работы для себя не больно много вижу. Живописцы-то, с которыми из Петербурга приехал, к новому году все назад воротились.

— А разве не знаете, задумала государыня великий маскарад учинить.

— Да ведь маскарады в Москве и так один за другим идут.

— Идут, да не такие. Хочет государыня великое представление дать. Одних актеров четыре тысячи!

— Господи! Да откуда же столько-то собрать?

— Ну, не совсем настоящих актеров, а ряженых, так сказать, а уж среди них и певцы, и музыканты, и лицедеи. С согласия государыни господам Хераскову и Сумарокову поручено программу сего шествия писать.

— Шествия? Вы сказали, как будто, представления?

— И так, и так можно. Потому как действие сие будет происходить по ходу процессии, а процессия должна несколько дней по различным улицам московским передвигаться. Чтобы всем москвичам вдосталь наглядеться. Там и ваш труд, Дмитрий Григорьевич, не иначе понадобиться может.

— А где ж там место для живописи? Разве оказы какие или ворота новые триумфальные?

— Заранее не скажу, только Михаил Матвеевич предупредить вас о присутствии вашем велел.

— А, вот вы где, господа! Слышу, кто же это так горячо дискутирует? Голоса знакомые, а сразу в толк не взял: Богданович с Левицким. Вот и отлично, что нашел я вас. Прошу в гостиную голубую — наметки программы нашей послушаем. Посоветоваться никогда не мешает. Кстати, Дмитрий Григорьевич, актера нашего преотличного узнаете — Волкова Федора. Ему государыня с актерами заниматься велела. Александру Петровичу Сумарокову одному не под силу, да и подход у него иной.

— Это что за Волков — не из Ярославля ли?

— Из Ярославля. Купецкой сын.

— Да уж вы, Михайла Матвеевич, прибавьте, что господин Волков в Шляхетном корпусе не один год провел. Без науки какой актер!