Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

Нам не потребовалось слишком много времени, чтобы покрывать двадцать пять миль в неделю. Рабочие, устанавливавшие столбы, не были моими работниками, но нам нравилось работать вместе. При каждой поставке они говорили мне, что мои столбы хороши, они отлично выглажены и комель широкий, как надо. Они знали, с чем им придется работать, а это означало, что они могут отрывать ямы лучше и быстрее и устанавливать столбы должным образом. Работа у каждого спорилась, шла легко и гладко, и я думаю, каждый, трудившийся на этой линии, чувствовал себя так, как чувствует себя человек, знающий, что скоро получит хорошо заработанные деньги.

К июлю мы уже приближались к Денверу. Вот тогда-то Бригам и вызвал меня к себе в контору. Я подумал, что он хочет заплатить за работу вперед, потому что моя работа была качественная, все так и говорили.

— Ты очень хорошо поработал, — сказал мне Бригам. — Я хочу, чтобы ты взял на себя еще и линию, идущую в Монтану. У них там большие неприятности, боюсь, они в этом году не смогут закончить. Я дам тебе по три доллара за каждый доставленный столб и доллар за его установку.

Человеку, который недавно заработал настоящие деньги, свойственна одна склонность — заработать еще. В тот же день я сам повез партию столбов на север. Я провел примерно две недели, налаживая дела, выкапывая негодные столбы, зарывая старые ямы и отрывая новые. На денверской линии контора Пророка платила мне дважды в месяц. Однако, как только я стал доставлять столбы на север, выплаты прекратились. А мне они были необходимы, чтобы платить моим работникам. Через три недели я почти иссяк, мне едва хватило денег, чтобы с ними расплатиться. Через четыре недели мне пришлось потратить все, что у меня было, чтобы рабочие не разбежались и северная линия продвигалась вперед.

Когда я явился к Бригаму осведомиться о пересохшем ручейке выплат, его секретари заставили меня долго ждать, а потом сказали, чтобы я приехал на следующий день. На следующий день повторилось то же самое. Я не мог ждать еще день в Солт-Лейке, мне надо было ехать назад работать. Хоть мне и не платили, я понимал, что не могу прекратить тянуть линию дальше. Летом зима кажется далекой, но только не тогда, когда тебе надо до морозов вкопать в землю столбы телеграфной линии. Об этом я думал, уезжая из Солт-Лейка, только об этом. Мне даже в голову не пришло, что я так и не увижу своих денег. Мне приходилось видеть мошенничество совсем рядом. Мне приходилось слышать много историй об этом, и я всегда качал головой, поражаясь, как же человек мог быть таким глупцом, чтобы отдать свои деньги мошеннику: ведь мошенник всегда выглядит как мошенник и говорит как мошенник. Вот как я думал о мошенничестве. Я не обладаю таким складом ума, чтобы представить себе Пророка в качестве обманщика. И мне жаль, что не обладаю, но в то же время я этому рад.

Только через месяц я добился встречи с Пророком. К тому времени я уже не мог сдерживать гнев. Мои работники ели меня поедом, некоторые ушли, и мы отстали с работой. Они обвиняли меня в мошенничестве, а кое-кто поговаривал о том, чтобы свести моих мулов. Когда наконец я смог увидеться с Бригамом, я просто взорвался:

— У меня тридцать рабочих ставят ваши столбы, а я от вас ни пенни в глаза не видел, с тех пор как перешел на северную линию.

— А я слышал, что твои столбы гниют. Более того, ты отстаешь с планом работ. Так чего же ты ждешь платы? За что, по-твоему, я должен тебе платить?

Вот тут я потерял голову. Я перескочил через его письменный стол, схватил Пророка за лацканы и принялся изо всех сил его трясти:

— Отдавай мои деньги!

— Отцепись от меня!

Он меня толкнул, но я крепко держался.

— Ты меня обманываешь, — сказал я, — и сам знаешь, что обманываешь, и нет на свете ничего хуже, чем обманщик, который это о себе понимает.

Бригам собрался с силами и сошвырнул меня на пол. Я очутился на ковре, с подмятой под себя собственной шляпой. А он выглядел таким же свежим, каким бывает в воскресные утра.

— Как же насчет нашей сделки? — пробормотал я.

— Представь мне контракт, и я его честно выполню.

— Ты же мне его никогда не предлагал.

— Потому что он не нужен между старыми друзьями. Брат Гилберт, я заплачу тебе сразу, как только ты заработаешь эту плату.

Появились два клерка выпроводить меня из Дома-Улья. Они вышвырнули меня на обочину у самого начала очереди. Вся улица смотрела на меня. Ведь не каждый день человека вышвыривают из Дома-Улья.

— Он лжец! — завопил я, предостерегая каждого, кто мог меня слышать. — Он мошенник и лжец!

Мужчины в очереди делали вид, что не слышат, а я знал, что каждому из них не терпится вернуться домой и повторить рассказ об этом всем за ужином. Я уверен: моя история разошлась по всему Дезерету быстрее, чем если бы ее передавали по телеграфу.

На следующий день я вернулся на работу, чтобы объяснить моим людям все как есть. Когда я туда приехал, мой мастер отвел меня в сторонку и сказал:

— Слава богу, ты тут. — (Я спросил, что за беда?) — Столбы. Они гниют на концах.

Мы пошли по линии столбов. И у каждого он указывал мне наверх, и это было действительно так: верхушка каждого столба была черной и мягкой. Я спросил мастера, что же с ними не так?

— Одно из двух, — ответил он, — либо пропитка не взялась, либо…

— Либо?

— Либо саботаж.

Я не знал, что и думать — ни тогда, ни сейчас, но правда заключалась в том, что Бригам оказался прав: столбы мои никуда не годились. Я собрал своих рабочих и объявил им, что с работой покончено. Я объяснил им обстоятельства дела, насколько мог, однако сам я больше не был способен понимать их так же четко, как, полагаю, понимал раньше. Рабочим было наплевать на мои неприятности, на то, что столбы не пропитались, на то, что Бригам не платит, и вообще на все. «Я установщик столбов, — сказал один из них, — и я устанавливал эти чертовы столбы». Они говорили злобно, проклиная мое имя и эту чертову работу. Это были грубые парни с Запада, привыкшие улаживать дела о долгах любыми средствами. Они окружили меня — сразу, может, человек тридцать — и потребовали, чтобы я им сообщил, что собираюсь делать. «Дайте мне два дня», — ответил я им. Один из них, жуликоватый парень из Невады, сказал, что на третий день его терпения не хватит.

Чтобы заплатить рабочим, я продал свои упряжки и снаряжение и небольшой участок земли, который когда-то отдал мне отец. Я продал все, что мог, желая так расплатиться со своими людьми, чтобы они никогда не могли назвать меня мошенником и лжецом. Я попросил моих банкиров перезаключить договор, чтобы я смог уплатить долг. Карр согласился простить мне остаток долга, если я уплачу половину. Но Иглтон хотел, чтобы я уплатил все целиком плюс проценты и пени. Я не могу винить его за это, но столько у меня просто не было. Когда Бригам услышал про мои дела, он обозлился, что я отдал предпочтение банкиру-Немормону, а не Иглтону. И говорил об этом в воскресной проповеди: «Среди нас есть брат, который считает, что он обязан Немормону больше, чем Святому. Я спрашиваю вас: можете ли вы доверять такому брату?»