Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

Я никому не отдавал предпочтения, но Бригам увидел это именно так, как, впрочем, и многие другие.

К весне 1868 года я стал банкротом и ожидал предъявления судебных исков. Иглтон, с благословения Пророка, стал меня преследовать. Долг — жестокая дыра. Чем упорнее ты стараешься из нее выбраться, тем глубже она становится. Это я узнал на собственном опыте. И еще: никогда не заключай сделок с Церковью. У тебя никогда не будет возможности оказаться правым.

Итак, со всеми этими событиями у меня за спиной, как мог бы я удивиться в тот мартовский день, увидев Президентский экипаж на мамином дворе? Некоторое время я этого и ожидал. Я услыхал, как он подъехал, когда был в амбаре: колеса взвизгнули, кожаные вожжи обмотались вокруг стойки для кнута, конские копыта цокнули, останавливаясь. Дверь кареты отворилась, и Пророк появился из нее, придерживаясь одной рукой за крышу. Экипаж покачнулся, когда Бригам сошел на землю, застонали рессоры, лошади взмахнули хвостами и запрядали ушами. Из дома вышла мама, я тоже покинул амбар, и мы встретили Пророка на дорожке.

— Сестра Элизабет, я приехал предупредить тебя насчет твоего сына, — сказал он. — Он должен деньги добропорядочному Святому. Он неправедно обвинил близкого друга в угоне овец. Он обманул меня дурным выполнением работ. Что-то в него вселилось. Сестра, мне придется принять меры.

— Я выплачиваю как могу, — возразил я. — И те овцы были мои.

— Брат, ты поступаешь не как Святой.

— Бригам, — вступила в разговор мама, — и ты тоже.

Мама говорит, что она никогда в жизни не была так сердита, как в тот раз. Вас может удивить, почему она тогда не покончила с нашей Церковью, но она не такой человек. Мама всегда говорит, что живет посредине, где все имеет два смысла, где тени серы. Есть люди, которые утверждают, что мама толкнула Энн Элизу на брак с Пророком, потому что стремилась возвысить свое собственное положение в Церкви. Однако те, кто утверждает такое, просто не знают мою маму. Мою маму никогда в жизни не заботило то, что думают о ней другие. Заботит ее только одно на свете — это ее Господь.

— Брат Гилберт, считай себя предупрежденным.

Бригам взобрался в экипаж, который резко наклонился под его тяжестью. Он крикнул кучеру, и кони взбрыкнули и ринулись вперед, а карета развернулась и помчалась по грунтовой дороге в Солт-Лейк.

— Он стал не таким, как раньше, — сказала мама. Она побелела от гнева. — Раньше он был совсем другим человеком.

Я попросил ее ни о чем не беспокоиться, хотя оба мы понимали, что беспокоиться нужно было о многом.

Спустя два дня пришло письмо:

Сэр!

Да будет тебе известно, что в связи с твоими недавними поступками и твоим отказом признать свои невероятные долги и оскорбительные клеветнические заявления, каковые являются вызовом собратьям Святым и честным людям, они отныне и в будущем станут считаться вызовом самой Церкви, а посему отступничеством. Комиссия, возглавляемая мною, соберется, дабы определить твое участие в нашей возлюбленной Церкви как ныне, так и в Жизни после жизни. Любая апелляция должна быть направлена непосредственно мне, в ином случае ты получишь извещение о дате и времени слушания твоего дела.

По-прежнему серьезно и торжественно заверяю и т. д. и т. п.,

твой Пророк —

Я поскакал в Солт-Лейк. К этому времени дожди в основном уже прошли и трава по обеим сторонам дороги была высока. Б о льшую часть жизни я просто иду по жизни, делая то, что приходится делать в каждый следующий момент, но на этот раз я знал, что должен выбрать какой-то определенный путь. В Доме-Улье я назвал секретарю свое имя. Секретарь был старый, худой человек, с синим носом и стариковскими пожелтевшими волосами. Если бы его бросили на весы, уверен, он не потянул бы и на сто фунтов. Список людей, ожидавших приема у Пророка, был очень длинный, но старик сказал, что Пророк примет меня сразу же.

Зал был украшен красно-синим полотнищем и стеклянной лампой, свисающей с потолка на трех коротких цепочках. Сколько же раз побывал я здесь за последний год? Шесть или восемь, а то и больше. Большинству людей никогда не приходится иметь дело с Пророком, кроме как слушать его проповеди по воскресеньям, читать его прокламации да время от времени подавать ему прошение о новой жене. Я подумал о мечте, которая у меня когда-то была: дом на лугу, дым из трубы, жена, ребенок… Все это было как бы в далеком прошлом.

Когда я поздоровался с Бригамом, он сказал:

— Я еще не назначил дату слушания твоего дела.

— Что я должен сделать?

Бригам присел на угол письменного стола. Он не собирался больше ничего говорить, ждал, пока я окончательно сломаюсь. Он жаждал увидеть меня в луже на его ковре, туда я и отправился:

— Я не хочу уезжать. У меня здесь семья, жены, дети. Куда мне ехать?

Стыдно сказать, но я заплакал в его кабинете. А он стоял рядом, давая мне возможность разрыдаться, словно женщина. Когда мое лицо сморщилось и стало мокрым от слез, он протянул мне платок с его вышитой золотом монограммой.

— Чего же ты хочешь? — спросил он.

— Хочу быть добропорядочным человеком.

— Я могу тебе помочь.

Прошло несколько минут. Бригам ходил взад и вперед по кабинету, подходил к окну, выглядывал в сад перед домом, возвращался к столу и просматривал верхний документ из кипы лежавших там бумаг. Все это время я сидел, обмякнув, в кресле для посетителей, отирая лицо его платком.

— С тех пор как твоя сестра была совсем ребенком, — начал он, — я всегда считал ее своей. Я ее оберегал, наблюдал за ней, следил, чтобы вашей семье помогали. Я пригласил ее жить по соседству, чтобы она была рядом со мной. Я попросил ее войти в мою театральную труппу, чтобы иметь возможность видеть ее каждый вечер. Со всеми твоими бедами будет покончено, если ты уговоришь свою сестру выйти за меня замуж. Я уверен: брату невозможно увидеть ее красоту так, как вижу ее я, но она самая великолепная женщина из всех когда-либо ходивших по земле Дезерета. Ее глаза, ее шея, ее кожа…

В этом что-то есть такое — видеть, как взрослый мужчина изливает свои чувства, словно мальчишка. Если бы я не был по уши в своих собственных бедах, это вызвало бы у меня отвращение и я прямо сказал бы ему об этом.

— Отправляйся к твоей сестре, расскажи ей о моих качествах, убеди ее, что она никогда ни в чем не будет нуждаться. Я дам ей дом, я стану заботиться о ее детях, она получит хорошее содержание и свободу. Все, что она пожелает, будет ее, но она должна быть моей.

— Она никого не слушает.

— Так заставь ее! — Он выпятил губы, как нервничающая лошадь. — Ты же знаешь женщин. Их можно довести до ума и приручить.

— Я не уверен, что это правда.

— Нет, не всегда. Но что касается Энн Элизы, я чувствую, что ей именно это и нужно.