Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Дошли ли до тебя слухи о шумном поведении семеновцев, Михайло Кириллович? — спросил Бенкендорф, едва Грибовский успел переступить порог.

— Да уж неделю назад беспокойство началось.

— Как так? — удивился Бенкендорф. — И ты молчал?

— Я как раз и не молчал, ваше превосходительство. Я докладывал вам и Иллариону Васильевичу и был им, кстати, отослан в полицейское ведомство. Вы велели составить список и подробный комментарий.

— Ты увязываешь деятельность тайного твоего общества с шумом, поднятым гренадерами в коридоре? Не желаешь ли приплести и франкмасонов?

— Кто, по вашему мнению, ваше превосходительство, начинает бунтовать? Не офицерам же с факелами бегать! По улице Сент-Антуан к Бастилии двинулась сперва буйная толпа черни. Дня два громили! И только потом появились у них начальники. А франкмасоны всегда при чем. Без них ни одна смута не случается. Иллюминатов тоже хватает.

— Послушай, Грибовский! Я тебя не про историю спрашиваю, а мнение о нынешних безобразиях.

— Помилуй Бог! Александр Христофорович! Какая это история?! Разрушение оплота французской монархии при нашей с вами жизни произошло. Вы уже в почтенном для дитяти возрасте находились. И вскоре в том Семеновском полку первый чин получили. Среди семеновцев масонов полным-полно.

Бенкендорф иронично улыбнулся: каков наглец! Однако пришлось стерпеть.

— Ну так что ты обо всем этом думаешь?

— Следовало ожидать возмущения. Гренадеры давно жаловаться решили. Вспомните, Александр Христофорович, с апреля ни одной декады не миновало, чтобы слухи тревожные от Шварца не достигали. А коварство всё замысла в том, что при вспышке постановили сообща поддержать ту роту, которая осмелится претензию заявить. Для шумной претензии в гнев войти особый надо.

Дверь отворилась. За спиной Сурикова мелькнула физиономия Палея.

— Заходите, — позволил Бенкендорф. — Что еще стряслось?

Палей вопросительно взглянул на Грибовского.

— Докладывай! При нем можно.

— А стряслось, ваше превосходительство, вот что. Вчера роты учились отдельно. Поэтому я и не присутствовал на плацу. Во второй роте ружейные приемы окончили и стояли вольно. Тут, как на грех, Шварц пожаловал…

— Ты врал, что в первой роте смута?! А сейчас вторая у тебя возникла.

— Точно так. Случай во второй, а зашумела первая.

— Это отчего же?

— Не могу знать, ваше превосходительство.

— Продолжай!

— Гренадер Бойченко за малой нуждой отлучился в сторонку. Стал во фронт не в полном порядке. Команда: смирно! Куда тут с мундиром возиться! Господин полковник в рожу Бойченке возьми да плюнь. Потом вдоль шеренги повел и приказал… Тут строй сломался. Господин полковник взъярился и начал раздавать наказания. По двадцать фухтелей отпускал даже тем, кто государевы отличия имел.

— И все?

— Все, ваше превосходительство! Фельдфебель Брагин перекличку отменил, стал составлять список зачинщиков и при рапорте капитану Кошкареву подал. Более ничего не знаю, ибо сюда поспешил.

— А что командир батальона? Доложил Шварцу?

— Не могу знать! Видел, как Кошкарев к нему метнулся. Беспременно доложил. Куда денешься! Особо стрелки кричат.

— То не могу знать! То беспременно доложил! Так доложил или нет? — рассердился Бенкендорф, до этого момента совершенно спокойный.

— Не могу знать, ваше превосходительство.

— Ладно, иди! И больше сюда до вечера ни ногой! Что теперь предполагаешь, Михайло Кириллович? Что посоветуешь?

— А ваше превосходительство какое мнение составил?

— Мое мнение, братец, при мне останется. Ты отвечай на прямо поставленный вопрос.

— Гасить огонь надо, пока не поздно. Военные меры принимать надо, в которых я не смекалист.

В дверях появился Суриков.

— Ваше превосходительство, полковник Шварц с рапортом.

Наконец-то! Бенкендорф взглянул на часы — половина двенадцатого. Если прискакал — значит, потерял надежду управиться. Бенкендорфу подобный тип офицеров не нравился. Высокое положение совершенно не отпечаталось на физиономии Шварца. Среднего роста кряжистый немец. Ни слова на родном языке, что очень нравилось Аракчееву.

— Зато без акцента! Батюшка, ваше величество, — бывало, говаривал он императору. — Я иноземцев очень люблю и ценю. Как не оценить! Они службу знают. Но солдату иногда непонятна команда. От сего разные неурядицы случаются. А тут и немец, и честен, и вожжи крепко держит, и фрунт понимает, и без акцента. Русский-прерусский, не подкопаешься!

«И впрямь, — думал Бенкендорф, разглядывая несколько месяцев назад фигуру Шварца, — много ли по-русски знать надо, чтобы скомандовать: «Больше играть в носках!» или «Прибавь чувства в икры!».

Шагистика, что русская, что прусская, одного требует. Глаза у Шварца небольшие, запрятаны глубоко. Кисти рук не соответствуют телу. Пальцы длинные, злые. Понятно, отчего причиняли сильную боль, когда просовывал указательный со средним под чешуйчатый ремешок кивера.

Шварц коротко доложил о неповиновении гренадер первой роты, заявленных претензиях, присовокупив, что велел Вадковскому по-прежнему наблюдать за порядком и ожидать дальнейших Приказаний.

— Совесть моя совершенно спокойна, ваше превосходительство.

— Очень хорошо, полковник. Я думаю, что все обойдется. Возвращайтесь в казармы и не выпускайте узду. Оружейные под замок. В коридорах проходы из одной роты в другую закрыть наглухо.

После ухода полковника Бенкендорф послал курьера к великому князю Михаилу с сообщением и просьбой без него в казармы не ехать. Сам же отправился к Васильчикову, по дороге обдумывая ситуацию и возможные последствия. Пророчества Грибовского после доклада Шварца показались мелкими и совершенно не страшными. Какая в России Бастилия?! Что за чепуха! У страха глаза велики. У нас Петропавловка, и вокруг тишина. Однако недооценивать случившееся не стоит, и полезно обратить все на пользу службе. Император должен понять, что с Васильчиковым и его противником Аракчеевым, с полковником Шварцем — человеком низкого ума и происхождения, с высокомерным Пирхом и прочими действующими лицами этой пьесы далеко не ускачешь и перед Европой этаким гоголем не пройдешь, несмотря на недавние парижские триумфы. Меттерних куда жестче дело ведет, а вместе с тем лоска да и толка побольше. Европейский порядок кулаками не установишь, хотя сила — основа любого порядка. А России необходим порядок, необходимы стройные установления. Без них тяжело здесь жить и служить невозможно. Одним масонским просвещением ничего не сдвинешь. Недаром Наполеон полиции первое место отводил. Без полиции закон править не в состоянии. Что есть основа свободы? Закон. Вот почему он из Франции свой проект привез, и Серж Волконский — либеральнее человека не сыщешь — с восторгом мысль Бенкендорфа принял и плодом доброй души и светлого разума назвал. Правил бы закон при сильной и открыто действующей полиции, доброхотов бы наподобие Грибовского не развелось без меры. Доносы бич, а без доносов да еще с балашовской или вязьмитиновской полицией, без твердых законов Россия и ее население станут легкой добычей бунтов и кровавых мятежей.