Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Великий князь Николай принял Бенкендорфа сразу.

— Как в городе? — тревожно спросил он.

— Государь, вы знаете, что при покойном императоре никто не имел права носить очки. Но я вменил бы в обязанность нацепить их на нос прежде всего Милорадовичу. На улицах будто бы все тихо. Однако, государь, надо действовать. Нет никакого сомнения, что заговорщики попытаются обратить в свою пользу переприсягу. Вот только с чего начнут?

— Я получил сходное известие. Брат полковника Ростовцева, подпоручик Яков Ростовцев, явился с письмом, в котором предрекает большие беды и прямо свидетельствует о наличии заговора и готовящемся выступлении.

— Знаю обоих. Младший тоже в егерях. Имеет склонность к литературным занятиям. Настроен весьма романтически.

— Это чувствуется по письму. Но рассуждает здраво.

— Среди офицеров слишком много поэтов. Столько не требуется России. А Михайло Андреевич плотно окружен ими. И все участвуют в обществе.

— Я решился действовать самостоятельно. На понедельник назначен сбор генералов и полковых командиров гвардейского корпуса. Воинов лично отвечает за явку. Накануне мне сообщили мнение членов Государственного совета. Там единства нет. Кричат и перессорились. Мне все надоело. Если суждено быть императором хоть час, то я покажу этой своре, что значит обладать властью. Послал за Лобановым-Ростовским. Пусть чиновники министерства юстиции подготовят к печати документы и обнародуют без промедления. Еще раз получил весть от Алексея Андреевича. Устойчиво заявляет о намечающемся выступлении.

— Сколько подтверждений, государь! Аракчеев, несомненно, с покойным императором обсуждал сию проблему. Разве можно в его осведомленности усомниться? Он не разделяет мнения Милорадовича. И более того, не принял его у себя, как бы причисляя к виновникам будущих происшествий. Стоит, государь, вспомнить, что Аракчеев отсутствовал в несчастный день кончины вашего отца. Многие потом утверждали, что он Палена давно раскусил и не позволил бы действовать безнаказанно. Действия Аракчеева всегда имеют под собой основу, хоть я с ним и не в самых лучших отношениях. Покойный император в нем видел главную опору. Он предугадывает, что вы лишите Михайло Андреевича благоволения за попустительство заговору. Вот итог моих размышлений!

— Рассуждаешь здраво. Поговори завтра, с кем можешь. Утром в понедельник не выпускай Милорадовича из виду. К нему прямо с утра, а потом во дворец. Он ручался головой за спокойствие в столице. Он виноват во многом. Твое к нему дружелюбие не должно служить препятствием интересам России. Прощай! Будь при мне. Надеюсь на тебя. Ты видишь, как я одинок. На кого положиться, если не на тебя? Зайди к матушке. Она спрашивала.

— Государь, я весь ваш.

Весь воскресный день 13 декабря Бенкендорф провел в разъездах. Дважды посетил конногвардейские казармы и говорил с Алексеем Орловым. Чутье толкнуло побеседовать и с бароном Фредериксом, командиром Московского полка. Предупредил о надвигающихся событиях приятеля по масонской ложе полковника Стюрлера, командира лейб-гвардии Гренадерского полка. Командира первой гвардейской дивизии генерала Шеншина призвал усилить посты и никого не выпускать из казарм без приказа великого князя Николая Павловича. Генерал-майора Сергея Шипова, назначение которого командиром Семеновского полка встретил с некоторой настороженностью, остановил на Невском, ободрил от имени великого князя и выразил надежду, что Ново-Семеновский не подведет и присягнет по всей форме. Потом отправился к финляндцам, преображенцам, измайловцам, сообщив там офицерам, что великий князь будет принимать присягу в мундире Измайловского полка и что сие должно воодушевить солдат, Павловцев, кавалергардов и конно-пионеров не обделил вниманием, пробыв в казармах и манежах до позднего вечера. Везде вел речь от имени будущего законного императора. Словом, выполнил с лихвой посредническую миссию, которая была на него возложена и одобрена императрицей-матерью.

Ночь провел почти без сна, поручив домашние заботы Сурикову и не велев никуда отлучаться. Карету и верховых лошадей приказал держать наготове. Двери обязал швейцара держать накрепко закрытыми и никого не пускать ни под каким видом без записки, поступившей от Сурикова. Поднялся на рассвете. Суриков его чисто выбрил. Бенкендорф надел парадный мундир и прибавил к обычно носимым орденам и медалям прочие, хранившиеся в шкатулке. Взял шпагу с вызолоченным эфесом, подаренную великобританцами. Шпага, несмотря на парадность, была боевая. Англичане прекрасные оружейники. Однако и французы не хуже. Наполеон их крепко обучил. Пистолеты вложил в седельные сумки. Седло тоже английское, купленное за баснословные деньги. Ну куда он без седла?! И что он такое без седла?! Повертел в руках небольшой испанский кинжал и вернул на место. Когда воздух наполнен кинжалами, подобное оружие обладает двояким смыслом. Пистолеты надежнее. Авось Бог не допустит, и дело до стычки не дойдет. Отправился в Зимний одним из первых, благоухая одеколоном и стараясь удержать на лице уверенность и усмешку. Подумал: не послать ли в сенатскую типографию за манифестом? Но потом отказался от мысли: рано! Улицы пустынны, лавки, ворота, двери домов наглухо заперты. Похвалил себя, что дал ассигнацию швейцару. Он из семеновских ветеранов: не подведет! Вдруг из переулка вылетел мальчишка с развевающимся, газетным листом:

— У нас новый государь! У нас царствует Николай Павлович! Покупайте газету! С манифестом! Новый государь! Новый государь! Вот и указ! Все должны купить эту газету! Не пропустите — пожалеете! Новый государь! Новый государь! Николай Павлович! Николай Павлович!

Мальчишка вопил на всю улицу. Редкие прохожие останавливались и вслушивались в странные речи. Окна первых этажей распахивались, и мальчишку то и дело подзывали хозяева. Он протягивал бумагу, получал деньги и, продолжая орать истошным голосом, носился туда-сюда вдоль мостовой. Его одного хватило бы, чтобы поднять революцию.

— Новый государь! Новый государь!

Бенкендорф не стал задерживаться. Возьмет манифест во дворце. Он пришпорил лошадь и свернул на Дворцовую площадь. Она была пока пуста. Только у Зимнего отметил передвижение каких-то войск. Взошел к теперь уже объявленному во всеуслышание государю императору с Салтыковского подъезда. Император Николай Первый встретил сумрачной улыбкой. Глаза смотрели твердо и холодно. У Бенкендорфа мелькнуло: он не дрогнет. Ни за что не дрогнет!

— Друг мой, не поздравляй. Я знаю твою искренность, знаю, что ты матери как сын и мне как брат. Сегодня вечером, может быть, нас обоих более не будет на свете, но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг!