Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Не стану обманывать вас ложными надеждами. Я не хочу удерживать за собой этот край, в котором вы живете и который теперь занят нашими войсками. Он будет возвращен туркам. Следовательно, поступайте так, как велят совесть и выгоды. Тех из вас, которые захотят возвратиться в Россию, мы примем, и прошедшее будет забыто. Тех же, которые останутся здесь, мы не тронем, лишь бы они не обижали наших людей. За все, что вы принесете в лагерь, будет заплачено чистыми деньгами…

Никто не возвратился на родину. Насиженные места притягивали сильнее. Обширные земельные угодья, богатая рыбная ловля, ощутимые привилегии нелегко оставить. Да и служба в турецкой армии привлекала.

Садясь в коляску, Бенкендорф вторично утвердил выраженное раньше мнение:

— Ваше величество, не сожалейте о произнесенных великодушных словах. Они упали на взрыхленную почву, и всходы неминуемо будут. Пусть и не при нашей жизни.

При сыне государя Александре II Освободителе турки действительно лишили некрасовцев привилегий за нежелание воевать против России. Постепенно они начали возвращаться в отечество, где их ждала довольно тяжелая судьба. И совсем недавно — лет сорок назад — часть некрасовцев попросилась обратно. Но кто теперь помнит о словах императора и Бенкендорфа?

Недаром в момент кризиса в отношениях с людьми и даже с целыми государствами император говорил разным деятелям о Бенкендорфе и его сестре:

— Они никогда меня ни с кем не поссорили, а с многими примирили.

Император считал Бенкендорфа идеальным посредником и не принимал кардинальных решений без совета с ним. Но поступал всегда в соответствии только со своей волей. На императора никто повлиять не мог. Вот почему его близость с Бенкендорфом в первое десятилетие царствования играла столь значительную роль. После поездки в армию на театр войны с Турцией и после того, как Бенкендорф неоднократно защищал жизнь императора с оружием в руках, между ними раз навсегда установились своеобразные отношения, которые нельзя назвать ни дружественными, ни родственными, ни служебными. Это были отношения, вобравшие в себя и то, и другое, и третье. Но Бенкендорф был слишком умен, чтобы не держать определенную дистанцию между императором и собой.

После возвращения в Петербург и похорон императрицы наступило относительное затишье. Его надо было использовать для того, чтобы наладить работу III отделения. Бенкендорф нуждался в людях, а их приходилось угадывать. Большинство желающих поступить в корпус жандармов и стать сотрудником III отделения не годилось ни к тому, ни к другому поприщу. Среди журналистов фон Фок опирался только на Николая Ивановича Греча и Фаддея Венедиктовича Булгарина, да и то с ними часто возникали конфликты. Общество по-прежнему было предубеждено против всего, что связывалось с полицией. Бенкендорф открыто демонстрировал презрение к тем людям, которые сообщали различные факты, надеясь на денежное вознаграждение. Однако помогало плохо. Близость к императору, славное военное прошлое и боевые награды резко отличали Бенкендорфа даже от таких предшественников, как министр полиции Балашов. Однако к дверям III отделения, словно магнитом, притягивало вовсе не тех, кто обладал нужными Бенкендорфу качествами. Обстоятельства вынуждали иметь дело с отпетыми мерзавцами и профессиональными провокаторами на манер кабацких ярыжек, которые при каждом — чаще неудобном случае кричали «слово и дело!».

Фон Фок постоянно возвращался к событиям прошлого, что настораживало императора. Он настаивал на том, чтобы использовать Шервуда на юге и ботаника Бошняка — агента графа Витте — на севере. Вообще, вдали от Петербурга деятельность фоковской агентуры становилась интенсивнее. Между тем ничего нового не выявлялось. Мелкие провокации Шервуда не стоили серьезного внимания. Однако фон Фок всячески раздувал добытые сведения. Именно он возбуждал в Бенкендорфе недоверие к Пушкину, активизировал поиски автора «Гавриилиады», с рвением следил за передвижениями поэта и докладывал о них, преувеличивая нарушения.

— Максимилиан Яковлевич, — заметил однажды Бенкендорф, — я хотел бы обратить ваше внимание на то, что обзоры и отчеты Третьего отделения, представляемые государю, страдают одним недостатком — отсутствием персоналий и неконкретностью. Приведу вам пример. Покойный император за несколько недель до кончины по настоянию Дибича принял графа Витта в Таганроге. Что ему поведал этот мошенник, которого цесаревич Константин до сих пор именует лжецом и двуличкой? Только то, что император Александр знал из рапорта Грибовского. Ничего нового. Отсутствие новизны и ввело его в заблуждение. Он полагал, что речь идет о предметах ему знакомых. Но это оказалось ошибкой. Очередную ступеньку, на которую поднялись злоумышленники, надзор, если можно назвать нашу дурацкую полицию — надзором, просмотрел, грубо говоря — прошляпил! Вы вот все твердите — Пушкин, Пушкин! Так за Пушкиным следить проще всего. Фогель наблюдает за ним вот уж лет десять. И что же? Да ничего! Разумеется, Пушкин должен чувствовать, что вы к нему относитесь с должным вниманием, — это его удержит от опасных поступков. Однако меня больше интересует, что происходит у вас под носом — в военных поселениях и в Польше. Что болтает адмирал Мордвинов или с какими проектами носится Сперанский, мы более или менее себе представляем, однако реальную угрозу олицетворяют не они.

Фон Фок слушал Бенкендорфа, не проронив ни звука. Слабость надзора среди крестьян и в армии была очевидной.

— Я обобщил материалы о легендах, популярных среди крестьянства, в частности об атамане Метелкине: «Пугачев попугал господ, а Метелкин пометет их!» Но этого, конечно, недостаточно.

Метелкин — историческая фигура. Под Метелькой скрывался атаман Игнат Заметаев. Но что происходит сегодня? И я, и император хорошо знаем, что болтают о связи Нессельроде с австрийским двором и Меттернихом, и важно напоминать о том. Но вопрос в ином. Мы не знаем фамилий австрийских агентов. Между тем недавние события показали, что диктатора князя Трубецкого мы взяли именно в австрийском посольстве. Неужели можно поверить в то, что Лебцельтерн не знал о настроениях в гвардии, имея такого родственника? Чтобы получать благодарности от государя, необходимы более существенные данные. Шервуд и прочие занимаются имитацией сыска. А мы погрязли в бумагах — входящих и исходящих!

Фон Фок полагался на собственное перо скорее, чем на агентуру, которая по-прежнему находилась в плачевном состоянии. Реальную силу представляли лишь офицеры корпуса жандармов и генералитет. Генерал-майор Балабин в Петербурге, генерал-лейтенант Волков в Москве, подполковник Белау в прибалтийских провинциях и целый ряд других офицеров и генералов, не подчиненных фон Фоку, фактически исполняли несвойственные им обязанности.