Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— А что Уваров? Его тоже обвиняют.

— Ну, обвинять будут всех, и меня в том числе. Да куда денешься! Стоял бледный в Конюшенной. Конечно, исподтишка сплетничал, запрещал публикации некрологов и прочее. В общем, в соответствии со своей природой. История еще не закончена. Она будет иметь продолжение. Жуковский мне писал и прямо упрекал в притеснениях, надзоре излишнем и преследовании. А сам метался по Петербургу, изображая вмешательство, но к государю — ни-ни-ни! Я же, не любя Пушкина и в целом не высоко ставя русскую литературу, не вышедшую еще из пеленок, долю его не утяжелял, старался всегда изъясняться с ним корректно и с выдержкой. А у нас в России на все воля государя! Не хочу более о том вспоминать. Сия история меня до сих пор волнует. Друзья поэта, Жуковский, Тургенев и Вяземский, якшались с Геккернами, улыбаясь им в поисках ложной справедливости и объективности. А меня постараются запихнуть в стан Нессельроде, Гурьевой и Уварова. Последний слухи распускает, что Пушкин — мой человек, действовал в моих интересах и давно потерял значение. Но Пушкин, к сожалению, не Булгарин и не Кукольник. Его не взнуздаешь. Он был и остался ненавистником всякой власти. Нет, сия история меня до сих пор волнует.

— Я хотел бы поклониться праху Константина, — сказал Воронцов, переменяя тему беседы. — Не трудно ли будет подняться на гору? Я хотел вчера просить тебя о том.

— Ты, Мишель, дурно думаешь о моем состоянии. Пойдем. Ты увидишь, что путешествие только ободрит. Бедный Константин! Совершенно по духу не воин, а кончил дни на поле брани. Что за судьба! Что за несчастье! Он был человек, склонный к науке, а почти всю жизнь провел в седле!

Они медленно шли по чудесному саду, напоенному ароматами трав и цветов. Посреди светлой изумрудной лужайки, залитой золотистым рассеянным мерцанием, гуляли рядом гордый павлин, то собирая, то распуская хвост, и смиренная пава, отступив от владыки на некоторое расстояние. Миновав оранжерею, где зрели редкостные полуденные плоды, они медленно поднялись на гору, где высился монумент в память Константина Бенкендорфа. Грунт насыпали и придали вид скалы. Контур четко рисовался на фоне бледно-голубого неба. На самом краю горы у чугунной решетки несколько фигур поддерживали щит, меч и шлем. Черная доска с надписью сообщала, что здесь покоится прах Константина Бенкендорфа. Воронцов громко прочел, желая сделать приятное другу и почтить память человека, которого он знал с отрочества:

— «Он был храбр, возвышен духом, исполненный любовью к Царю и Отечеству. Он кончил службу, кончив жизнь!» Ты нашел прекрасные слова. У меня отпечатался навечно в памяти день, когда гроб Константина привезли в Варну. Государь ни за что не хотел сообщать тебе, что случилось в этих Богом забытых Праводах.

Они долго стояли у решетки, и образы прошлого будто витали над ними. Спустившись по выложенной камнем дорожке, Бенкендорф и Воронцов направились к замку. У лестницы стояла карета, из которой камердинер Готфрид выгружал пакеты и ящик с трюфелями, привезенные Алексеем Львовым из Ревеля.

— Давно мы не встречались с вами, Алексей Федорович! Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность за чудную музыку, сочиненную вами к гимну. Сколько в ней возвышенного чувства и истинного вдохновения! — сказал Воронцов, обнимая Львова. — Я сегодня увидел впервые и ваш мост. Он производит большое впечатление изяществом и остроумным решением сложной инженерной задачи. Какими талантами одарила вас природа!

Львов смутился от неожиданной похвалы. И музыка к стихам Жуковского «Боже, царя храни», и мост через реку Фалль удались, но он считал службу в III отделении более значительной, чем приватные занятия музыкой и инженерным делом.

За обедом Воронцов вновь возвратился к впечатлению, которое произвел мост.

— Откройте тайну, Алексей Федорович, как пришло в голову создать столь сказочное сооружение? Я видел мосты в разных странах, но, признаюсь, вы опередили многих. Владеете каким-то секретом равновесия всех деталей?

Бенкендорфы в хорошую погоду предпочитали обедать на воздухе. Стол был поставлен на тенистой лужайке возле рубленой русской избы. Там была устроена настоящая русская кухня с печью. Ее перенесли сюда, будто по мановению волшебной палочки. Изба поражала отделкой деталей, изощренной резьбой наличников и веселым золотым петушком, венчающим крышу.

— Мост я построил в Петербурге на чугунном заводе, чтобы иметь средство делать пробы силы железа, и доставил частями сюда на платформе. А сама по себе конструкция очень проста и приближена к природе.

— Мы любим, когда Алексей Федорович растолковывает гостям, как привиделся мост во сне. Только я сейчас принесу нитку, — и Елизавета Андреевна поднялась и быстро пошла к избе.

— Полноте, Елизавета Андреевна! Не стоит беспокоиться. Обойдемся и без нитки.

— Нет, нет, Михаил Семенович должен уловить подробности объяснений.

Львов с ближайшего куста срезал ровный гибкий прутик, очистил от мелких листиков и, когда Елизавета Андреевна принесла катушку с нитками, продолжил:

— Случилось это на рассвете. Я долго гулял по берегу реки и никак не мог придумать, как избавиться от цепей и стоек, которые испортили бы пейзаж. И тут я случайно взял прутик, отломленный ветром от куста. Он был согнут от природы настолько, сколько я предполагал бы дать возвышения мосту. Я вернулся в дом и взял нитку. Концы прутика связал ниткой довольно слабо, а по ее протяжению поставил вертикально на равных расстояниях четыре стоечки, верхи которых подпирали прутик, и когда стал давить прутик сверху, то заметил, что концы расходились и потому натягивали нитку. Вот как сейчас я пальцами давлю на дугу прутика.

И Львов наглядно продемонстрировал, как отвечает прутик на давление.

— Натянутая нитка подымала стойки и, следовательно, самый мост. Мне казалось, что, доколе нитка и прутик останутся целы, до того, несмотря на давление сверху, машинка моя будет в равновесии, — заключил, улыбаясь, Львов. — Все это очень напоминает сочинение музыки, которое тоже основано на сочетании гармонии и расчета.

— Алексей открыл мост в конце мая тысяча восемьсот тридцать третьего года, — сказал Бенкендорф, — и, как видишь, Мишель, мост в прекрасном состоянии, а ширина речки сто футов. Когда я заболел, император легче со мной расстался, чем со Львовым. Адъютантов Орлова государь не признает: дай мне, просит, хоть Львова.

— Я очень рад вашим успехам, — сказал Воронцов, — и хотел бы пригласить вас к себе отдохнуть следующим летом в менее капризном климате.

Вечером Бенкендорф и Воронцов сидели в гостиной. Стены украшали портреты императора Николая Павловича и императрицы Александры Федоровны. Монархи из Дома Романовых строго смотрели перед собой. Изображение императора Александра Павловича висело поодаль от портрета государя Павла Петровича, а картина, где Петр III был нарисован с любимой собачкой на руках, не соседствовала с полотном, на котором величественная фигура Екатерины II сияла на фоне темно-красного бархата.