Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

— Что же Лермонтову недоставало? Слава невероятная. Стихи расходились, как птицы разлетались — по всей России. Для него почти не существовало цензуры, как для Пушкина, которого действительно держали — и я в том числе — крепко в узде. Но к этому принуждала обстановка после бунта на Сенатской. Между тем я всегда был с ним корректен и хотя не любил, особенно когда он приходил в возбуждение, понапрасну не теснил и государя не науськивал. Зачем Лермонтову было дерзить великой княгине Марии Николаевне на маскараде в Дворянском собрании под Новый год? Разве дерзость украшает мужчину? А дуэль с де Барантом?! И по какому ничтожному поводу! Испуганное возможной гибелью поэта от руки француза общество искало справедливости. Что ж! Людей трудно упрекнуть! Но вот через год Лермонтов погиб от руки русского и в присутствии многих русских! В присутствии известного бретера Руфина Дорохова. Мартынов не был представителем большого света. Наоборот, Лермонтов был выходцем из аристократических кругов. Зачем поэту было язвить товарища? Ничего политического в поведении Мартынова не проскальзывало, никакого тайного противодействия Лермонтову он не оказывал. А смешным быть — не запретишь. Терпение к насмешкам и у святого истощается. Меня опять обвинили. И жестоко. Хоть не француз, так кавалергард! Я не могу приставить к каждому поэту жандарма с приказом охранять. Если и приставил бы — скажут: арестовал! Выслал бы с фельдъегерем Дантеса — обвинили бы, что спас. Я ведь Пушкину открыл дорогу к императору в — конце ноября, за два месяца до дуэли. И что же?! Пушкин дал слово государю не затевать драки и нарушил его. Как III отделение обязано было поступать в частном деле?

Они долго еще стояли на палубе, пока не поднялся сильный ветер, заставивший уйти в каюту.

За обедом Бенкендорф довольно мрачно сказал, что на лечебных водах придется заняться докладной запиской по крестьянскому вопросу, которую он намеревался осенью подать государю:

— Указ от второго апреля позапрошлого года много продвинул вперед крестьянское дело, однако кое-кто считает его мертворожденным. Я с этим совершенно не согласен. Опыт показывает, что если указ использовать в соответствии с нашими законами, то результаты не замедлят появиться.

Указ императора об обязанных крестьянах гласил, что помещики обладают правом заключать с крепостными договора, по которым, сохраняя право собственности на землю, они могли отдавать ее в пользование крестьянам за условленные повинности.

— Однако ничего из этого благого начинания не получается, — сказал Пономарев. — Я слышал, что граф Воронцов пытался вступить в соглашение со своими крестьянами, и каков результат?! Чиновники дали от ворот поворот. И Киселев твой не помог. Ваш Секретный комитет оказался бессилен.

— Ничего подобного, — вмешался Сахтынский, — совершенно не бессилен. Я сам готовил документ для Александра Христофоровича, который он направил Киселеву с советом жалобу Михаила Семеновича передать государю императору. На стороне указа теперь двое — Воронцов и Киселев при нашей поддержке. Препоны ставят в Министерстве внутренних дел. Одновременно Александр Христофорович высказал недавно мнение о сокращении численности дворовых людей.

— Да, оживился этот вопрос, — сказал Бенкендорф, — Крестьянское дело — как пороховая бочка, на которой мы все сидим и покуриваем трубочку. Я с первых дней нынешнего царствования это утверждаю. Я обещался горячо говорить и по обязанным крестьянам, и по дворовым людям. Если меры не принять, несчастье неминуемо. Преграды министерства указу от второго апреля есть удар по верховной власти и злая мера для дела самого нужного и самого необходимого — постепенного освобождения крестьян. Кюстин, к книге которого я в целом отношусь отрицательно, понимал опасность безземельного освобождения. Следовательно, надо искать какую-то форму.

— Тут есть о чем подумать, — заметил Пономарев. — Если я начну сокращать число дворовых, то негодные получат свободу преимущественно перед хорошими слугами. Зачем же я преданных да ловких от себя прогонять начну?! Нет, я поступлю иначе. Я прежде избавлюсь от нерадивых и преступных, от лентяев и лодырей. Кем же тогда рынок рабочей силы наполнится?

— Против безземельного освобождения крестьян возражал еще при покойном императоре Егор Францевич Канкрин, — добавил Сахтынский. — В Польше в прошлое царствование отсюда многие неурядицы произрастали. Если мужика не держать на привязи, он пойдет куда заблагорассудится. В Польше так и получилось. При событиях тридцать первого года генерал Скржинецкий получил большой резерв для пополнения собственного войска.

В Секретном комитете Бенкендорф два месяца назад составил особое мнение, в котором утверждал перед лицом государя необходимость не только уменьшения количества дворовых людей, которых имелось до миллиона и которые представляли огромную опасность для общественного спокойствия, а также мешали развитию земледелия, оскорбляли крестьян и так или иначе содействовали разорению помещиков. Лучше их поощрять к выдаче отпускных и не повышать пошлины на паспорты для дворовых людей. Отпущенные по паспортам, чтобы покрыть недостачу, будут требовать при найме большего вознаграждения. Надо повсеместно организовывать цеха и артели.

— Я уверен, — сказал Бенкендорф, — что это польстит самолюбию униженного класса и будет сильно способствовать к исправлению людей, доныне подвергнутых полному произволу помещиков. Вот это свое мнение, высказанное в комитете, я хочу сейчас всемерно развить, если позволит здоровье.

— Спеши медленно, — отозвался Пономарев. — О нашем классе помещиков ничего особо хорошего заключить нельзя. Они сами доводят людей до того, что те не видят выгоды быть лучшими. Вором и лодырем легче прожить, чем честным. Они теряют стимул к труду и охотнее будут предаваться пьянству и порокам. Да как ты приступишь к новому делу в нашей-то стране?

— Так и приступишь. Приступ к этому делу не повлечет за собой никакого неустройства, а при постоянных опасениях ничего достигнуть нельзя.

— Похоже, что так. Однако у нас тянут и по-прежнему не решаются. Один перекладывает вину на другого. По-моему, не было бы Сенатской — давно бы сдвинулось. Я где-то читал, что революция отбрасывает назад прогресс в обществе.

— Смотря что называть революцией, — заметил Сахтынский.

— У нас революцией в училище правоведения называли, когда в животе неустройство, — вымолвил с усмешкой граф Константин, дотоле молчавший. — Простите великодушно!

— Да, идем вперед медленно, откатываемся назад быстро. Причины взрыва, которые вовремя можно отклонить, не уничтожаются нерешительностью, — сказал Бенкендорф, — а лишь укрепляются, и чем позднее будет сей взрыв, тем сильнее и опаснее. Пойдем на палубу и подышим прохладой.