Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

— Правду откроешь — не просто живот сбережешь, а еще и награжу, — пообещал он городовому приказчику. — При дворе место получишь, воровать научат, и песни захочется тебе петь от жизни такой. Жить намерен али смерть кличешь?

Василий бухнулся на колени:

— Преблагий царь! Все поведаю, что знаю, ничего не укрою.

— Если ничего не утаишь, — улыбнулся довольный Малюта, — то рябины не отведаешь ни у меня в гостях, ни в аду.

Рябиной Малюта называл мелкие раскаленные камешки на железном листе. Упрямых ставил голыми ступнями, и несчастные были вынуждены подпрыгивать, как безумные. Однако желание одно, а умение сплести скаску — иное.

— Пимен меня к Курбскому посылал, — сразу признался Василий. — С грамотой. И в Москву я ездил к боярину, что на Неглинке живет.

— Врешь! — захрипел царь. — Обманываешь своего государя!

— Куда ездил к Курбскому? — спросил Малюта. — Где границу пересекал?

— Сначала в Дерпт пробрался, — ответил смышленый Василий. — А потом и далее берегом до Риги.

— Врешь! — опять воскликнул Иоанн. — На дыбу его!

Малюта сунул руки доносчика в хомут и вздернул. Василий взвыл:

— Обещали-и-и! Пропала моя головушка!

— Сознавайся, что солгал. — И Малюта едва ослабил натянутую веревку.

— Так что вам надо — не пойму! — со стоном вытолкнул из себя Василий.

— Истину, — лукаво произнес царь.

Он сам, впрочем, не знал, чего ему надо и какую истину он ищет. Хотел вытравить измену, а существовала ли она вообще? Стремился выведать правду, но людей болью понуждал к извету. Напраслины не желал, за самооговоры будто бы наказывал вдвойне, а получалось совершенно по-иному. Тогда и говорил Малюте:

— Не полезен он мне. Жить он не намерен! Убери!

Иоанн махнул рукой с безнадежностью. Малюта взял плеть, и недолго осталось дышать смышленому Василию.

— Следующего подавай! — крикнул Малюта новому помощнику по прозвищу Секира.

Он после возвращения из Новгородского похода почистил застеночную обслугу, в заплечные брал по рекомендации, расспрашивал лично, интересуясь и мелкими штрихами прошлого и характера претендента на должность. Секира отвечал всем требованиям шефа опричнины. Из Пскова, чисто русский, без подмеса польского там или литовского, в меру туповат, мускулист, ловок, с цепкой памятью, орудия пыток и норов их выучил быстро, на жалобы и стоны не реагировал, умел секирой башку снести с одного удара, но предпочитал придушить.

— Голыми руками лучше, — как-то обронил он. — Привычней, сподручней да и хлопот меньше.

— Это почему?! — удивился Малюта, которого не каждому удавалось удивить.

— Жаль сталь тупить да кровь лень стирать, — услышал он в ответ. — За ноги — да в яму! Туда и дорога цареву ослушнику, — прибавил помощник.

Малюта покачал головой и хмыкнул. Жалованье поднять не грех. Секира втолкнул следующего.

— Как звать? — спросил царь.

— Иона.

— Чей сын?

— Купца Резанцова.

— Врешь! А сам — кто?

— И сам купец.

— Врешь! Врешь! Врешь! Зачем врешь?!

— Истинный крест, великий государь!

— Как попал сюда? Почему в слободу свезли? В чем виновен?

— Ни в чем! Склад опричные пограбили, просил твоих оставить на расплод. В Нарве воск да пеньку в огне спалили. Пустили по миру! Ну я на твоего и замахнулся. Зачем товар портишь? В казну бери, для царя да для отечества ничего не пожалею, а в дерьмо зачем превращать труд человеческий?! Без смысла какие богатства разметали!

— На царского слугу посягнул, — промолвил Малюта.

— Литву ждал? — спросил царь. — Умысел на мою жизнь имел?

— Нет, — твердо отрезал Иона. — Нет, нет и нет. Хоть убей!

— И убью! — взревел Малюта. — На слугу замахнулся, в хозяина бы стрелу пустил. Али ножом предпочитаешь?

— Ты, палач, меня не заманивай и не путай. Я царю верный холоп, хоть ни разу его в глаза не видел.

Иоанн опустил на мгновение потеплевший взор. Верность?! Верности ему недоставало. Кругом предатели или воры.

— Ну и в чем твоя верность?

— В правде!

— Ну-ка поставь его, Малюта, на рябину, — велел Иоанн.

Поставили — заплясал Иона, завыл.

— Не тяни! Сказывай свои измены! — нервно прикрикнул царь. — Не то издохнешь, пес!

— Это ты мои измены сказывай! — простонал купеческий сын, свалившись на каменный пол.

— С кем дружбу водил? — спросил Малюта.

— Ни с кем!

— Как так?! — вскинулся Иоанн. — Человек без друзей — что зверь лесной.

И он ткнул Иону острием посоха:

— Ну-ка, Малюта, рябины, видно, ему мало, пусть повисит.

— В хомут его, Секира, — распорядился Малюта и без чьей-либо помощи подтащил бревно, чтобы заделать между щиколоток молодого купца.

Секира быстро вздернул обожженного. Малюта задвинул бревно и, упершись ногой, растянул белое тело что было мочи.

— Сознавайся! Не то раскаленную сковородку лизнешь. Тогда и спросу с тебя не будет! Замычишь, что корова! — погрозил Малюта.

— Да в чем мне сознаваться, отец родной! Не в чем! Даром терплю! Даром мучаете! Разорили опричные без жалости, и все! Детишки неизвестно где! Жене маточкино место разодрали — вдесятером навалились! В чем сознаваться-то?!

Голова у Ионы свалилась набок, и он обеспамятствовал.

— Значит, Литву ждал! — горько вздохнул царь. — Не нужен он мне! Убери!

Секира вынул безжизненное тело из хомута и потащил вон.

Так перебрали многих — не только в слободе, но и в Москве, — ничего толком не выяснив. Один иногда показывал на другого, третий ссылался на слухи, четвертого уличали в связях с литовцами и поляками. Иоанн сердился, был нетерпелив, но всю добытую страданиями ересь велел тщательно протоколировать. Мало того: требовал от Малюты точно составленных отчетов. Дьяки Сыскного приказа после возвращения из похода отписали прилежно замечательный документ, от которого Григорию Лукьяновичу уж никак не отмазаться. Здесь придется несколько отвлечься и привести реконструированный текст предисловия к синодику опальных царя Ивана Грозного (7091 года), предваряющего списки невинно погубленных русских душ. Читая эти списки, начинаешь думать, что Иоанн и вправду был немец, то есть человек германского происхождения, о чем любил заявлять неоднократно, вломившийся на русскую землю с войной и изничтоживший ее народ. В привязанности к немецкому он напоминает императора Николая I, приветствовавшего один из прусских полков, носящих его имя:

— Здорово, земляки!

Странно, что и Рюриковичи и Романовы не без гордости упоминали о нерусской своей крови. Иногда цари бравировали даже татарскими корнями. Борис Годунов впоследствии любил вспоминать далекого предка Чет-мурзу, прибывшего на Русь в эпоху Ивана Калиты. Между тем в жилах избранного народом владыки текла не татарская, а русская кровь природных костромичей. Да. Странно все это! Необъяснимо! Русские нерусским происхождением кичатся, а нерусские в русские попасть норовят, да часто мимо! Да, странно все это! И почти всегда труднообъяснимо.