Жюстин Пикарди - Дафна

— И я буду жить здесь вместе с тобой, — отозвался он, увлекая ее вниз в густую траву.

И теперь, глядя в то же окно, в зимнюю тьму, туда, где они когда-то лежали, обнявшись, укрытые, как в коконе, в гнезде из травы и солнечного света, она размышляла, куда же они пришли. Может быть, призраки этих юных влюбленных заглядывали через стекло из сада, пока они с Томми старели внутри дома? Закрыв глаза и хорошенько прислушавшись, она почти слышала его голос. «Я не хочу ничего низкопробного между нами, — говорил он ей между поцелуями, — никакой грязной интрижки. Это было бы бессмысленно: ведь ты для меня — целый мир…»

Так что единственное, что им оставалось, — пожениться. Помолвка состоялась в середине июня, а свадьба — в июле, через три с небольшим месяца после того, как они познакомились. Дафна сообщила матери о помолвке письмом, предпочитая, чтобы мать, а не она поставила в известность отца. Узнав эту новость, Джеральд разрыдался, но на свадьбе присутствовали и родители, и Джеффри. Рано утром они сели в лодку, направляясь из Феррисайда к мосту в Понте, чтобы поспеть к приливу, а потом шли крутой тропой, окаймленной дикой жимолостью и папоротником, к церкви, одиноко стоящей среди полей. Над входом были солнечные часы и надпись, которую Джеральд прочитал вслух: «Смотри и молись, быстро проходит жизнь», — а потом они зашли внутрь. Там у алтаря ее уже ждал Томми, выглядевший красавцем в офицерской форме с майорскими знаками различия. Дафна надела синюю юбку и жакет: она хотела, чтобы свадьба была скромной, — никакой показухи и поменьше гостей. Но, стоя здесь, в древней церкви, где была похоронена Джейн Слейд, в бликах солнечного света, струящегося сквозь витражи окон, под сводами деревянной средневековой кровли, Дафна знала, что происходящее столь же романтично, как во всякой традиционной истории любви. Почему же тогда она с самого начала поставила под удар собственное супружество, пригласив на свадьбу Джеффри, в то время как здесь не было ни ее сестер, ни семьи Томми? Что же все-таки подтолкнуло ее на такой дьявольский поступок? Дафна бросила взгляд на свои свадебные фотографии, стоящие на пианино, — Томми казался на них таким гордым и сильным, счастливо не ведающим, что ждет его впереди, и ее вдруг переполнило чувство вины, ужасное отвращение к самой себе. Присутствие Джеффри стало началом всех ее измен и предательств, в которых ей некого было винить, кроме себя, — ведь она пригласила его в священнейшее из мест — церковь в Лантеглосе, позволила ему стоять здесь, рядом с Томми, вновь смешав все с грязью. Впрочем, ложь началась еще задолго до этого: ведь она знала, целуя Джеффри, что отец из-за этого будет чувствовать себя преданным, а разве тем самым она не предавала свою мать? А разве, целуя Джеффри, она не думала об отце, не воображала, что могла бы так же поцеловать Джеральда, и, может быть, то была не просто фантазия: а что если и на самом деле отец целовал ее в детстве, желая, как Джеффри?

Нет, она не будет об этом думать, не может держать в голове такие мысли: это невозможно, подобную непристойность надо загнать назад в нору, из которой она выползла. Когда Дафна вновь подошла к своему письменному столу в углу комнаты, чтобы надежно запереть там дневник, ее руки тряслись, она не могла заставить ключ повернуться в замке: казалось, он сопротивляется ее пальцам.

— Вот дурочка, — пробормотала Дафна, но, когда произнесла это, ей почудилось, что она услышала голос матери.

Она уронила ключ и опустилась на колени, шаря по полу, чтобы найти его, но в ушах у нее шумело, раздавались голоса, она слышала, как отец зовет ее. Дафна проглотила комок в горле и увидела ключ, поблескивающий в углу. Она подняла его и с нарочитой аккуратностью заперла ящик стола. Потом налила себе бренди, чтобы успокоить нервы.

Но ничего не помогало: лицо отца продолжало стоять перед ее взором, он пронизывал ее взглядом со своего наблюдательного пункта на камине, ей надо было уйти куда-то, где бы он ее не видел. И тогда она сделала то, что всегда запрещала делать детям: отперла дверь в конце «длинной комнаты», между жилой частью Менабилли и тем крылом дома, где сейчас никто не бывал, и шагнула в темноту, полную пыли, летучих мышей и привидений, — там ничто не изменилось с тех пор, как она впервые вторглась туда. Сюда даже не провели электричество, но ее глаза вскоре привыкли к полумраку: занавески были ветхими, ставни сгнили, пропуская через окна редкие лучи лунного света, образующие на полу некое подобие тропки. Дафна слышала шуршание в углах: эта часть дома была наводнена крысами, но ей то и дело казалось, что она различает тихий смех и легкую поступь чьих-то шагов.

Но она не испугалась: здесь, на знакомой территории, она ощущала себя в относительной безопасности, словно сама была одним из призраков Менабилли, компаньонкой той дамы в голубом, что иногда выглядывала из бокового окна на верхнем этаже, но лицо ее всегда было спрятано, или подругой того роялиста, чей замурованный в стену скелет был найден больше сотни лет назад, или Ребекки, как она могла забыть о Ребекке? Она быстро двигалась, проворная, как Ребекка, сильная, как Ребекка, — хозяйка дома, танцующая при свете луны в пустой комнате, одинокий призрак, вальсирующий в пыли.

А потом вдруг тени обрели очертания — это даже для нее было слишком, дыхание ее замерло.

«Смотри, куда ступаешь!» — прошептал голос прямо ей в ухо; она обернулась, но никого не увидела, сзади никого не было, и она побежала, спотыкаясь, назад, к двери, ведущей в обитаемую часть дома. «Твоего дома? — спросил тот, кто шептал. — Я так не думаю. Ты здесь не хозяйка».

Ньюлей-Гроув, май 1959

Симингтон оказался в затруднительном положении: он был явно не способен ни двигаться дальше, ни возвращаться назад. Дафна дала ясно понять в серии писем, все чаще приходящих за последние три месяца, что она полна решимости найти каждую из рукописей Брэнуэлла и не остановится, пока не добьется этого. Она просила его о помощи, и Симингтон был вынужден ответить согласием, сознавая, что его загнали в угол. Дафна хотела, чтобы он отправился в дом Бронте, чтобы расшифровать хранящиеся там рукописи Брэнуэлла и снять с них копии. Симингтон согласился: она предлагала оплатить эти услуги, а он крайне нуждался в деньгах. При этом он с болезненной остротой осознавал, насколько не рады ему будут в пасторском доме и как велика вероятность того, что ему не дадут там поработать и он получит от ворот поворот.

Тем временем письма от Дафны продолжали приходить, она запрашивала все новых сведений, но даже самый короткий ответ он старался задержать на несколько дней, а теперь с трудом придумывал отговорки, почему он до сих пор не поехал в дом Бронте. В первый раз написал ей, будто музей был закрыт в связи с пасхальными праздниками, йотом — что Общество Бронте замучило его канцелярскими проволочками, поскольку отказывает любому, кто желает провести научное исследование в библиотеке или архиве пасторского дома. Но Дафна была неумолима: вновь писала ему, предлагая вместо этого поработать в университете Лидса над рукописями Брэнуэлла из библиотеки Бротертона. Не забыла она и вложить в письмо чек, щедро вознаграждающий его за будущие издержки, который он не преминул обналичить и потратил деньги на оплату все растущих хозяйственных расходов.