Джулиан Рэтбоун - Последний английский король

Лунный свет почти не проникал в нишу, Уолт угадывал присутствие девушки, ощущая тепло и аромат ее тела, но лица ее разглядеть не мог.

– Уолт, – повторила она (ощупав культю, она убедилась, что перед нею действительно тот, кого она искала), – Уолт, папочка хочет, чтобы я рассказала тебе, как и почему он проделал тот фокус, который вынудил эрла Гарольда принести присягу на верность Вильгельму.

– Разве он сам не может мне рассказать?

– Он бы предпочел, чтобы ты услышал об этом от меня.

– Что ж, давай.

– На самом деле мой отец не прибегает ни к какому волшебству. Он пользуется различными механизмами, приемами, с помощью которых можно исказить изображение, заставляет законы природы проявить себя необычным, хотя и вполне естественным образом, но в первую очередь он пользуется – можно даже сказать, злоупотребляет – наивностью публики, ее желанием обмануться. Люди платят за то, чтобы посмотреть на чудо, и каждый, сам того не сознавая, подыгрывает «волшебнику», желая получить за свои денежки побольше удовольствия.

Хотя близость Аделизы и опьяняла Уолта, он еще не вовсе лишился способности рассуждать.

– Но Гарольд вовсе не желал, чтобы его обманули, и его никак нельзя назвать доверчивым зевакой.

– Совершенно верно. Вот почему в тот раз было чертовски трудно создать нужную иллюзию. Как ты помнишь, главную роль в этом представлении играли два юноши, стоявшие на галерее, очень высоко над залом, с петлями на шее, а концы веревок были привязаны к балкам над их головами.

– Да. Это ведь были юный кузен Гарольда и его племянник, совсем еще мальчик.

– Ничего подобного. Это были Ален и я. Нас специально нарядили, намазали лица гримом. Ты вспомни, Гарольд много лет не видел своих родичей, зал был скудно освещен, полон дыма, так что было нетрудно внушить ему мысль, будто он вот-вот увидит жестокую смерть своих близких, тех самых, ради спасения которых он прибыл в Нормандию...

Она почувствовала, что Уолт готов взорваться, и продолжала поспешно:

– То есть сама картина была вполне реальной, отнюдь не иллюзией, и веревки были настоящими. – Она провела пальцами по своему горлу. Глаза уже привыкли к темноте, Уолт смог разглядеть это движение, белизну нежной шеи. – Веревки были настоящие и угроза – реальной. Вильгельм предупредил отца, что нас повесят на месте, если он не вынудит Гарольда дать клятву. Что было делать папочке?

В самом деле, что? Какой отец поступил бы иначе на его месте? Разумеется, последствия поступка, продиктованного родительской любовью, оказались во много раз ужаснее, чем смерть юной девушки и маленького мальчика, но это если подсчитывать общую сумму добра и зла, а в тот момент...

Уолт глубоко, тяжко вздохнул.

– Ладно, – сказал он, – что сделано, то сделано. Ничего уже не исправишь.

Аделиза приподнялась на цыпочки, поцеловала его в щеку, и на миг Уолт почувствовал, как ее юное тело прижалось к нему, но вовсе не из желания продлить объятие он ухватил Аделизу за руку и не дал ей уйти.

– Почему твой отец сам не рассказал мне об этом?

Она робко повернулась к нему.

– Квинт всегда рядом, – ответила она. – Папочка думал, Квинт, с его скептическим умом, непременно поставит под сомнение этот рассказ. Вернее, Квинт сочтет разговор, который может примирить тебя с Тайлефером и сделать вас друзьями, еще одним образчиком романа, где вопреки реальной жизни царят не судьба и случай, а правила связного сюжета, нанизывающего удивительные совпадения. Папочка опасался, что Квинт не захочет понять: сами события подчинялись логике вымысла, складываясь в единый сюжет. Так или иначе, папочка надеется, что теперь вы станете друзьями, и ты не будешь держать на него зла.

Это Уолт пропустил мимо ушей, его интересовало другое:

– Так это чувство вины вынудило Тайлефера вести нормандцев в бой и первым пасть на поле сражения?

– О нет. Конечно, папочка сожалел о том, что сделал, но не настолько же! Нет, просто он предвидел, что битва предстоит тяжелая. В бою погибают, как правило, только единожды. Вот он и решил, что лучший способ уцелеть – это пасть в самом начале сражения. Он засунул в ребек пузырь, наполненный свиной кровью, и как только англичане принялись метать камни и дротики, вылил кровь из пузыря себе на голову и повалился на землю. Была и другая причина: папочка был по горло сыт Вильгельмом и воспользовался возможностью ускользнуть от него.

Аделиза еще раз поцеловала Уолта и ушла.

Уолт лег в постель, но уснуть не мог. Не сомнения тревожили его, хотя кое-какие неточности в рассказе Аделизы могли бы насторожить более проницательного слушателя, а пробужденные ее прикосновением воспоминания о других объятиях, о родстве, дружбе и любви, о счастливых временах. Уже несколько лет Уолт отталкивал от себя эти воспоминания, как только они пытались прорваться из-за порога бессознательного и затопить его разум. Как ни тяжела память о пережитом горе, еще тяжелее вспоминать об утраченном счастье.

В сопровождении толпы гостей из Иверна и близлежащих деревень Уолт пересек луг с выжженной солнцем травой, поднялся на холм, на поляну, где жители Шротона обычно устраивали гулянья. Эрика в платье из тонкого белого хлопка стояла на другом конце поляны, подружки, одетые в зеленое, держали над головой невесты сплетенные яблоневые ветви, прогибавшиеся под тяжестью плодов. Позади Эрики среди дубов и ясеней виднелись соломенные кровли амбаров и коровников, черепичные крыши ее усадьбы и церкви. Дальше начинались пологие склоны, внизу поля, где уже сжали хлеб, а на крутизне росли только боярышник и терновник, и так вплоть до обильных травой валов Хэмблдона. Голубой дымок вился над усадьбой. Вокруг поляны расставили высокие столы, соорудили из подручных материалов шатры, жаровни наполнили углем, но еще не растопили. На дальнем от деревни краю поляны мужчины заготовили дрова для огромного костра, чтобы к вечеру изжарить на нем быка. Тепла и света от огня должно было хватить на все ночное веселье.

Даже в августе, после долгих солнечных дней, ранним утром было прохладно, хотя роса уже высохла. Свежая прохлада ложилась на новые или постиранные накануне одежды, на отмытые, оттертые дочиста лица детей. Праздничное настроение сделало легкой и упругой походку взрослых, слышалось в шуме, суете, приветствиях и болтовне, в песнях, которые кое-кто уже начал запевать, ощущалось в той уверенности, с какой все встречали этот день. Что бы там ни ждало впереди, нынешний день обещал веселье.

Воплощением всех надежд и чаяний была Эрика. Ей исполнилось двадцать четыре года, она расцвела и стала настоящей красавицей. Она была как налившийся колос, как незамутненный источник для жаждущих уст. Но не только развившееся тело, не одна лишь плотская красота составляли секрет ее обаяния. Высокая, но отнюдь не долговязая, стройная и сильная, но без грубых мышц, избавившаяся от девичьей пухлости, но сохранившая яркое цветение юности, она предстала перед Уолтом словно богиня. Белое, похожее на тунику платье со множеством складок доходило до колен, а на плечи Эрика накинула плащ из тонкого сукна красно-коричневого цвета, перевила длинные светлые волосы нитями речного жемчуга, открыв высокий лоб. Из-под темных бровей светло-голубые глаза смотрели с тихой улыбкой, той самой улыбкой, которая приподнимала уголки ее нежных губ. И все же, несмотря на улыбку, на лице Эрики проступала сосредоточенная серьезность, еле заметные морщинки в уголках глаз свидетельствовали о чувстве долга и ответственности, о скорби ранних утрат и о готовности принять жизнь такой, какова она есть.